Антона арестовали год назад, когда ему едва исполнилось восемнадцать лет. Но он был уже известен среди революционеров своей энергией, честностью, непримиримостью. Дзержинский вспомнил удивительные глаза Антека — так ласково называли его товарищи. Как вдохновенно загорались эти глаза, когда Антек выступал перед рабочими, как гневно сверкали они, когда Антон спорил с теми, кто вольно или невольно пытался нанести вред рабочему делу. А вчера Дзержинский с трудом поверил, что перед ним тог самый Антон — так изменился он за год тюрьмы.
До Феликса Эдмундовича доходили слухи о тяжелой болезни Антона. Но Дзержинский надеялся, что молодой организм выдержит, справится с болезнью. Видимо, не выдержал, не справился. Да и тюремщики, конечно, сделали все, чтоб расправиться с Анте-ком, — они мстили ему и за него самого и за всех Росолов — отца, брата, мать, ушедших в революцию.
В коридоре послышались шаги, лязгнул замок в двери.
— На прогулку, — коротко бросил надзиратель.
Дзержинский вышел в коридор. Из открытых дверей камер уже вышли арестованные и, толпясь в коридоре, с нетерпением ожидали, когда их выведут на маленький, мощенный булыжником тюремный двор. Получасовая прогулка, когда заключенные покидали свои мрачные камеры, когда могли хоть немного подышать свежим воздухом, увидеть товарищей, небо, солнце, была большой радостью в тюрьме, и все с нетерпением ожидали этого часа. Недаром же одним из самых суровых наказаний в тюрьме было лишение прогулок.
Дзержинский оглядел толпившихся в коридоре заключенных. Антона среди них не было. Посмотрев в ту сторону, где находилась камера Росола, Феликс Эдмундович увидел, как тюремщик запирает дверь. Если заключенных выводили на прогулку — двери камер оставались открытыми.
Значит, Антон в камере!
— За что Росола лишили прогулок? — громко спросил Дзержинский.
— Никто его не лишал, — ответил надзиратель, — только… не на руках же нести его…
— Откройте! — Дзержинский решительно шагнул к двери камеры.
— Ты кто такой, чтоб здесь командовать? — недовольно проворчал надзиратель, но дверь открыл.
Антон лежал на койке и грустно смотрел на зарешеченное окошко под самым потолком камеры.
— Антек! — позвал Дзержинский.
Глаза Антона заблестели, и он улыбнулся.
— Здравствуй, Юзеф, — радостно сказал он, называя Дзержинского партийным именем.
Дзержинский пожал горячую сухую руку и быстро оглядел камеру. Книги лежали на столике, на табуретке, на койке, рядом с Росолом.
