Может от бессонницы, а может и вовсе от эмоционального стресса, только меня начинает неприятно подташнивать… Пора бы и в самом деле ехать домой.
— Если хотите, могу поддержать вас завтра во время беседы с доктором Хоффманном, — предлагаю вдруг Маттиасу Веберу. — Я студент-медик и немного понимаю в подобных вопросах, — явное преувеличение, но собеседник, к счастью, об этом не знает, — а Хоффманн, безусловно, станет давить на вас, настаивая на аборте… Так что если желаете…
Повисает вязкая, подобно растопленной карамели, пауза.
— Это было бы здорово, — кивает наконец мужчина. — Но вы действительно считаете, что эта беременность не повредит моей супруге?
Не знай я истинной подоплеки дела, действительно поверил бы в искренность и бескорыстность забота Вебера о своей второй половине, но в свете всего произошедшего, склонен предположить, что заботился тот лишь о собственном благополучии, которому этот еще нерожденный малыш является явной помехой. Он не хотел его, но боялся показаться жестоким и бесчувственным, если только решится признать это открыто…
— К сожалению, однозначного ответа на этот вопрос нет, герр Вебер, — отвечаю на его вопрос. — Мы можем только надеяться на лучшее… Готовы ли вы пойти на риск, вот в чем главный вопрос!
Весь облик Маттиаса Вебера — явное олицетворение простой истины о том, что риск — это именно то, что просто-напросто не заложено в его генетическом коде, и требовать от него идти против природы равносильно самоубийству… Вот только мне совсем не жаль его! Ни на единый грош… Потому что маленькие бледные женщины с задумчивыми глазами специально созданы для того, чтобы ради них рисковали!
5 глава.
Вся моя напускная бравада испаряется по мере приближения к дому, адреналин, бурливший в крови еще менее получаса назад, застывает уродливыми наростами вины и недоумения, как застывает после извержения огненная лава… Когда же я робко переступаю порог родительского дома (почти ненавидя себя за свои крадущиеся шаги), то силы словно и вовсе оставляют меня…
«Право слово, будь мужчиной!» одергиваю самого себя и в тот же момент пугаюсь собственного отражения в большом, во весь рост зеркале: глаза покрасневшие и ввалившиеся, как у заправского зомби, хоть в кино снимай без грима, волосы стоят чуть ли не дыбом… Провожу по ним ладонью, улыбнувшись своему зеркальному двойнику. «Хорош же из меня защитник униженных и оскорбленных, ничего не скажешь!»
В доме стоит странная гнетущая тишина, как в море перед штормом, и я с тоской думаю о том, что «шторма» мне по любому не избежать, поскольку о его приближении сообщает быстрый перестук женских каблучков, с каждой секундой лишь приближающийся… С усилием сдерживаю побуждение спрятаться за ближайшей кадкой с раскидистой пальмой!
