— А я просил тебя об этом?
Нет, не просил, и я утыкаюсь лицом в изгвазданную синей краской футболку, захлебываясь не слезами — тихим восторгом, от которого даже голова идет кругом.
— Катастрофа?
— Что?
— Давай отпразднуем примирение горячим сексом. Прямо сейчас…
— С ума сошел? Моя мама в соседней комнате…
— Очень хочется.
— Перетерпишь.
— Ты злая.
— А ты озабоченный.
— Значит, мы стоим друг друга?
— Полагаю, так и есть.
За всем этим диалогом я даже не замечаю, как рука парня пробирается мне под кофту и начинает возиться с застежкой бюстгальтера. Я слишком увлечена нашими поцелуями и бурей, ими пробуждаемой… Удовольствие воронкой закручивается в моем животе, и я в ужасе вздрагиваю, когда мамин голос строго произносит:
— Твоя дочь проголодалась, Эмили. Сходи и покорми ее…
— Мама. — Голос предательски дрожит, когда я спешно выскальзываю за дверь, пунцовея от испытанных только что стыда и неловкости.
Все этот несносный Юлиан со своими шаловливыми руками!
Прикладываю Ангелику к груди и гадаю, что происходит в гостиной. Мама явно не рада присутствию нашего гостя, а уж если подслушала наш с Юлианом разговор, то нерадость эта будет особенно острой.
Не хочу, чтобы так было — не хочу скандала и неприятия.
Юлиан — не идеал, и я это знаю, но он мой неидеал, и я хочу, чтобы родители тоже это знали и приняли, как есть. Даже если он станет очередной ошибкой, даже если мне снова сделают больно…
— Катастрофа?
Я здесь.
Юлиан проскальзывает в комнату и присаживается рядом, наблюдая, как Ангелика со смаком терзает мой сосок. Он глядит так внимательно, что я даже смущаюсь… Тяну на себя тонкую простынь, пытаясь укрыть обнаженную грудь.
— Зачем ты это делаешь? — спрашивает парень. — Разве я не видел тебя полностью обнаженной? Даже в таких местах, о которых твоя мама не имеет никакого понятия?
И вот я снова краснею, прикрыв на мгновение глаза. Есть что-то особенно интимное в том, как он смотрит на нас с Ангеликой в этот момент… Что-то донельзя сокровенное. Наверное, я еще не готова обнажиться настолько глубоко… пусть даже он видел мое тело полностью нагим и податливым, словно восковая свеча.
— Ты меня смущаешь.
— Ерунда.
Он наклоняется и целует меня сначала в губы, а потом — прямо в грудь над мирно уснувшей Ангеликой.
Глаза у него темные-темные, такие, что впору утонуть… что я и делаю без зазрения совести этой же ночью. Мы ютимся на моей детской кровати, прижимаясь друг ко другу всеми частями своих разгоряченных тел, и Юлиан уверяет, что еще никогда не испытывал такого адреналина, как в тот самый момент, когда целовал меня за тонкой стенкой моей девичьей спальни, под чутким ухом обоих родителей.
