— Мамочка скоро вернется, — шепчу я Ангелике, целуя ее в пухленькую щечку. — Будь хорошей девочкой, хорошо?
Та улыбается, даже не подозревая, насколько ее мамочке не смешно.
— Я скоро вернусь, — сообщаю все еще рассерженному парню, выскакивая за дверь вместе с двумя барбосами.
Зачем, спрашивается, он купил именно сырные палочки, а не орешки кешью и шоколадный батончик, к примеру? С этой мыслью я и бегу к своему автомобилю.
Катастрофа под смешные метр шестьдесят выбегает из квартиры, словно ошпаренная. Что тому причиной, я так и не понимаю… Она мямлила что — то про сырные палочки — я не особо вслушивался: был слишком возмущен поведением беспардонной скотины по прозвищу Лэсси, поедающей с пола содержимое моего теперь уже опустевшего пакетика с сырными палочками.
И раз уж я остался без перекуса, то выпить мне никто не запрещал: вытаскиваю из холодильника бутылочку любимого пива и усаживаюсь на диван. Тот наполовину оккупирован вечно писклявым младенцем в розовом костюмчике (беее!), но я все-таки отвоевываю свое место под солнцем и вытягиваю ноги, щелкая пультом от телевизора.
Пять минут… Ровно столько длится блаженное состояние покоя, отмеренное мне злым роком, а потом мерзкая псина — ретривер, сожравший весь мой обед — подхватывается с пола и пулей проносится мимо меня в сторону ванной комнаты.
Это еще что такое?
Впрочем, мне плевать, и я возвращаюсь к просмотру спортивных новостей, стараясь заглушить неинтересными мне фактами тревожные мысли о собственной слабости (зачем я, спрашивается вернулся?) и тихом собачьем поскуливании, раздающемся из уже известной нам комнаты.
— В конце-то концов, — кричу я, не сдержавшись, — хватит уже скулить, глупая ты скотина!
Мой окрик, однако, дает противоположный эффект: псина издает еще одну серию все более усиливающихся по высоте звука поскуливаний (фрау Трёстер, верно, в диком восторге от подобного концерта), а потом выскакивает из ванной с… целым ворохом туалетной бумаги в зубах. Длинные белые ленты вьются за ней, словно фата невесты, и Лэсси начинает скакать по комнате, раскидывая те во все стороны, должно быть, решив приукрасить наше до невозможности унылое существование этой своеобразной туалетобумажной мишурой.
— Прекрати немедленно! — вскакиваю с дивана на ее, примерно, семидесятом кругу, когда даже ноги оказываются опутанными бумажной паутиной. — Хватит! Сидеть. Успокоиться! Не мельтешить.
Лэсси на удивление внимает моим словам и замирает посреди устроенного ею погрома… Морда — сама невинность. И не скажешь, что «снежная вьюга», стихийным бедствием прошедшая по моей бедной квартирке, устроена ее наглой физиономией. Я, наконец, выдыхаю, и в тот самый момент голос подает маленькая пискля — должно быть, мои крики растревожили ее нежную детскую психику — и мне хочется хорошенько так выругаться.
