Опустили гроб в могилу, засыпали землей, аккуратно выровняли холмик, установили на него пирамидку. Молча постояли еще, не надевая шапок, потом пошли с кладбища. Катю вели под руки Санька с тетей Нюрой. У выхода в стороне стоял Кузьмин, внимательно глядя на идущих…
Ехали обратно в кузове пустого самосвала. Смоликов вдруг негромко сказал мне:
— Я всю войну был в разведке. Возглавлял нашу бедовую компашку веселый старшина: любил пошутить, в том числе со смертью. Были у него такие самодельные стишки:
Первый раз икается,
Второй раз спотыкается,
А на третий раз
Риск — потеря глаз.
И действительно: два раза он чудом уходил от немцев, а на третий — не вернулся.
Все так же шел дождь, шумел ровно и нескончаемо. И так же вплотную к дороге стоял неподвижный, угрюмый, безлюдный и тоже нескончаемо протянувшийся на тысячи километров лес. Я понимал, зачем Смоликов привел самодельные стишки веселого старшины и случай с его гибелью.
Нет, не те у нас с Игнатом были отношения, чтобы зарыть его тело в могилу — и забыть, почему и как он умер! И вы уж не забывайте Игната Прохорова, следователь Кузьмин!..
Еще накануне похорон тетя Нюра спросила меня, нерешительно заглядывая в глаза:
— Надо бы, Сереженька, помянуть нашего Игната, а?.. Неверующий он был, как вы все теперь, но обычай-то это неплохой. Посидели бы часик за столом, отдали ему память…
Я видел, что все согласны с тетей Нюрой, ответил негромко:
— Ну, что ж, свежие продукты мы только что получили… Вернемся с кладбища к концу дневной смены. Вечерняя, конечно, едва успеет присесть за стол, да и ночная смена должна быть в форме. А дневная после работы может посидеть подольше…
— Мы с тетей Нюрой тут прикинули, — быстро и удовлетворенно проговорила Санька. — И спирт у нас в аптечке есть, и много горячительного вообще ни к чему, но все-таки с мужчин — по два рубля, а с женщин — по рублю, — по-взрослому рассудительно закончила она.
Я кивнул, все согласно молчали. Только Алла Викторовна строго сказала:
— И на этом — все!
Ей никто не ответил. Катя сидела молча, потерянное лицо ее было таким горестно-отсутствующим, что я старался не глядеть на нее.
Каждый пересменок у нас был нечто вроде диспетчерского совещания, проводила его Алла Викторовна. Механики кранов выходили по радиотелефону в эфир, докладывали о проделанной за смену работе, о планах на следующую; о неполадках на кране, устранении их; необходимости запасных деталей, запасах угля, здоровье членов команды… На этот раз Алла Викторовна разговаривала с нашего крана, радиотелефон был установлен в общем кубрике. Я сидел рядом с Рабацкой, слушая ее командно-строгий голос. Иногда он точно спотыкался, умолкал на секунду… Но тотчас она справлялась с собой, продолжала выговаривать слова старательно и строго. Я представлял себе, конечно, как снисходительно улыбается у себя на кране, слушая Аллу Викторовну, громадный Петухов… Или щурит спокойные глаза Наташа Левашова, как вежливо пережидает, пока Рабацкая справится со своим смущением, Панферов.
