есть перевод на язык старый? Когда мой «Tractatus de duabus Sarmatis»
[29] ученые мужи собираются переводить на языки польский, немецкий, итальянский, то я не склонен считать эти языки старыми... Открытый Христофором Колумбом заморский свет в своем многославном «Introductio in Ptalomei Cosmographiam»
[30] вы называете Новым Светом, но разве не тот же новый свет открывает для нас и наш младоперый ученик Францискус, сын Луки из Полоцка?
...Скорине хотелось крикнуть, подтвердить: «Новый, новый!..» Ведь он, как никто, понимал, какую новизну, какое обновление несет его Полоцку его печатничество. Книги пойдут и по всему свету — и по Старому, и по Новому, который сейчас далекими от Праги испанскими да португальскими каравеллами открывается. Скорине очень хотелось крикнуть все это своим учителям, поделиться с ними своей радостью, что они еще помнят его, что к судьбе его небезучастны. И полегчало в груди, стало свободней дышать. Только слышать бы ему голоса таких людей, как Ян из Глогова, Матей из Мехова! Однако все в типографии Скорины не по воле его, Франтишека, свершалось в этот поздний-поздний час.
— Любишь голоса?.. — вновь отозвался, зловеще и коварно, все тот же самый первый, уже знакомый Скорине голос, назвавшийся его Временем, Жизнью. — Если любишь, то еще наслушаешься их, ибо я — не только Безголосье, я — Многоголосье! Дети мои — цветы жизни, floris vitae, прошу вас, прошу! Будьте знакомы с его светлостью Печатником, будьте знакомы!..
Первым объявился Голем — ему из еврейского гетто, что в самом сердце Праги, было совсем недалеко.
— Я — Прекрасный цветок средневековья, — возвестил он, — ибо я, как и Адам, вылеплен из глины, только Адама лепил бог, а меня пражанин рабби Лем. Я — живой, но лишенный души. Кто же вдохнет молитвами душу в мою глиняную грудь?!
Скорина мало еще слышал о средневековье, но ежели полночный гость что-то знает о нем, то знает он, по-видимому, только потому, что гость полночный. Оттого, ничуть не удивляясь, и принимает Скорина поклоны и самопредставления всех остальных элегантных и неэлегантных полночных гостей.
— Я — Прекрасный цветок средневековья, пан Твардовский! А пану годится собой гордиться. Маэстро магии, чернокнижник, сам я — гуляка известный, выпивоха честный. Я прибыл сюда из более далекого, чем Краков, ошмянского края, в качестве кареты использовав колесо месяца!..
Этим пан Твардовский, очевидно, поддевал хромоногого Станьчика, явившегося тут же — следом за ним:
