Сперва все шло как будто гладко и согласно. Он занимался и кончал университет, она, по-видимому, гордилась тем, что покорила этого серьезного юношу с поэтическими наклонностями и серьезными взглядами на жизнь, на свое призвание, но основное для нее было — приятное времяпрепровождение: наряды, хождение по театрам и гостям.
Отношения у нас, детей, с этим человеком сложились странные, верно, по его вине. Первые два-три года все шло как-то сносно. Он с нами играл, боролся, помогал в занятиях, руководил чтением Раюши, но, обладая язвительным характером и большим остроумием, часто не щадил нас, издевался.
Мы очень болезненно реагировали на это, а к 12–13 годам я сделалась чрезвычайно обидчива. Сперва пыталась бороться с ним его же оружием — говорила колкости, иногда дерзости; но где же мне было состязаться с действительно остроумным и задиристым молодым человеком. Тогда, посовещавшись с Раюшей, мы решили перестать разговаривать с ним вовсе. Кажется, повод был самый глупый и смешной — он уверял нас (и был, очевидно, прав), что мы неправильно спрягаем французский глагол haïr. Но при этом был так насмешлив, что чаша наших обид переполнилась, и мы замолчали.
Раюша, как существо более доброе и мягкое, в конце концов нарушила обет молчания. Когда в 1905 году по окончании гимназии — ей тогда едва исполнилось 16 лет — все поздравляли ее с получением золотой медали, подошел и Альфред Юльевич, поцеловал ее и сердечно поздравил — она все забыла, и мир между ними восстановился.
Не то было со мной. Так до самой его смерти я не могла себя пересилить, хоть мне иногда хотелось о многом с ним поговорить, о многом расспросить его. Я видела, что мы на многие вещи смотрим одинаково, и, может быть, из всей семьи никто так хорошо не понимал его, как я. Но ложное самолюбие, гордость не позволяли мне первой подойти к нему. А он для себя, взрослого, не счел это возможным или нужным. Я помню, что мы иногда беседовали с ним через третьих лиц, то есть обращались друг к другу не непосредственно, а как бы привлекая к нашему диалогу еще одно, третье — подставное — лицо.
В конце 1904 года у сестры и А. Ю. родился ребенок — девочка. Ребенок был нервный, у сестры сделалась грудница, кормить она сама не могла, пришлось нанять мамку — деревенскую бабу из Псковской области, говорившую «личо» вместо «лицо» и «лицико» вместо «личико». Ее нарядили в кокошник со множеством лент, пестрый сарафан и прочие атрибуты ее профессии.
