Я пользовалась особым расположением Прасковьи, верно оттого, что была самая маленькая, самая толстенькая и самая спокойная из всех сестер. Кроме того, нас сближало сходство наших вкусов: мы обе любили вставать с восходом солнца, обе любили до страсти кофе и болтовню за ним. Часов в пять-шесть утра (это зависело от времени года) нянька входила в нашу комнату. В доме в это время все еще крепко спали, кроме нее и меня. Она завертывала меня в теплое одеяло и тащила на кухню, где устраивала меня комфортабельно, как могла, на табурете перед кухонным столом. Кофе был уже готов, и мы выпивали с ней по чашке или по две, весело болтая друг с другом обо всем, что придет в голову. Затем «Красное солнышко», как величала она меня, протаскивалось снова со своим ватным стеганым красным одеяльцем в детскую, где как ни в чем не бывало я дожидалась пробуждения старшей сестры.
Сказок няня почти совсем не знала, рассказывала постоянно только одну — «Сказку про Марко Богатого и Василия Бессчастного», причем всегда в одинаковых книжных выражениях. Объясняется это тем, что эта сказка была прочитана ей моей старшей сестрой, так что и запечатлелась у нее в этом книжном изложении. Зато знала она много каких-то песен, которым учила нас, хотя мы в них ничего не понимали. Впрочем, это было лишь нам на пользу. Помню слова одной: «по морозу босичком к милому ходила». Сомневаюсь, чтобы эта песня была подходящей для детского возраста, но мне очень ясно представлялась темная зимняя ночь, босая девушка, пробирающаяся к какой-то палатке. Являлась ли эта палатка плодом моей фантазии, или действительно о ней говорилось в песне, теперь уже не припомню. Помню еще песню «Маргариточка-цветочек пышно в поле расцвела и сама того не знала, что сводила всех с ума».
До конца дней своих нянька не жила ни у кого из милости. Она оставила нас, когда мне было лет шесть. Зарабатывала деньги стиркой и обижалась, когда ей деньги дарили, говоря, что она еще не так слаба, чтобы питаться подаянием.
Собственные тайны
После лета, проведенного в Парголове, мы вернулись осенью снова к нашим обычным занятиям в городе. Я перетянула в свою школу вновь приобретенную подругу, гордилась ею, показывала ее своим недавним друзьям, как собственник показывает только что купленную вещь. Мне в голову не приходило, что она может мне предпочесть кого-нибудь другого, так твердо я была уверена в своем превосходстве над сверстницами.
Теперь мне жилось значительно легче. Я перестала ссориться со своими быстро менявшимися подругами, усвоила по отношению к ним слегка покровительственный тон и была удовлетворена и умиротворена. Я думаю, что дружба наша с Манцочкой была не во всем подобной дружбе других девочек. Мы не заключали никаких договоров, обязывающих ничего не скрывать друг от друга. Наоборот, были вещи, о которых именно ей я не говорила. Но я чувствовала себя счастливой сознанием близости другого существа, к которому можно прийти и всем поделиться, с которым много такого установлено, что понятно и интересно лишь нам обеим, — свои понятия, свои игры, свои слова.
