Так, мы играли в инсценирование разных анекдотов. Публикой была старшая сестра, которая, чтобы не огорчить нас, делала вид, что внимательно слушает и смотрит, на самом же деле читала интересную книжку, разложенную у нее на коленях.
Любили мы устраивать также костюмы моей любимой кукле: то индейца с перьями на голове и мокасинами на ногах, то швейцарский, то арабский, стараясь придерживаться этнографических данных.
Любили мы также копить сладкие вещи, которые не доедали за обедом, и с восторгом поедали наш «засец», как мы называли этот запас сладостей, в самое неурочное время, совершенно не замечая или делая вид, что не замечаем, что конфеты стали черствыми, а пирожные сухими.
Нянька Прасковья
Была у нас нянька, звали ее Прасковьей. Уже немолодая, лет пятидесяти, с голубыми, слегка бесцветными глазами, широким скуластым лицом, курносым носом. Вся фигура была у нее широкая, грубая; платья носила она ситцевые, в цветочках, причем на юбках делала массу оборок, волосы носила гладко причесанные, с пробором посредине. Работала много, и все выходило у нее ловко и споро. Зато на язык была невоздержанна, ссорилась со всеми соседними прислугами, сплетни любила до страсти: не щадила даже папы и мамы, которых по-своему любила. Имела, несомненно, сценическое дарование — забавно передавала в лицах подслушанные разговоры. Была она замужняя, но муж пропадал годами и появлялся лишь изредка, прося денег на водку. Сын тоже был пьяницей и где-то влачил жалкое существование. Да и сама нянька Прасковья была не прочь выпить.
Помню, что, отправляясь с ней гулять, я всегда с тоской думала: будут в парке нянькины друзья или нет? Если да, значит, будет попойка. Обычно на лужайке посреди парка собиралась теплая компания Прасковьиных друзей. Один из куманьков вытаскивал сороковку, и начинался веселый пир. Мы были предоставлены в это время исключительно самим себе. Правда, с нами ничего не случалось благодаря нашему тихому нраву, но все же однажды я чуть было не попала под конку, перебегая рельсы под самыми лошадьми для забавы и из желания показать свою ловкость и бесстрашие.
Друзей у няньки было очень много. Ко многим из них она нас водила. Всюду нас угощали чаем, кормили сластями. Об этих посещениях и пиршествах на лоне природы мы, разумеется, дома не рассказывали из боязни навредить няньке, которую очень любили.
Ходили мы с ней иногда в церковь смотреть свадьбы или шли за гробом какого-нибудь постороннего покойника. Прасковья была очень набожна, и всякий раз, что мы проходили мимо часовни, находившейся на углу нашей улицы, она останавливалась, опускалась на колени на холодную панель и отбивала головой глубокие поклоны, усердно крестясь и что-то бормоча про себя. Сперва мы с сестрой безучастно наблюдали за ней, но потом сами становились по бокам ее и так же усердно отбивали поклоны, стараясь сделать вид, что мы молимся; на самом деле мы не знали ни одной молитвы, нас забавлял лишь сам процесс коленопреклонения и бормотания. Нянька нас не останавливала и не поощряла.
