И никому ж не скажешь, что на меня еще и это накатило… Валюха то есть… И Валюха, и армия, и немота, моя проклятая. Вроде как про себя-то я с ней прекрасно разговариваю, полные у нас ладушки и понимание, только в башку долдону не приходит: а она-то как о моих речах узнает?
В отпуск меня не пускают — за что меня в отпуск пускать? Так я чуть было не до самострела додумался. Подранюсь, думаю, меня и комиссуют. Тогда ей все и скажу. План даже у меня был. По этому плану надо мне было одному в казарме остаться, а там и бабахнуть в себя без особого членовредительства, но чтоб хватило. А как одному остаться? Заболеть. А чем я мог заболеть, если с рождения не болел? Вот и придумал я здоровый зуб выдрать. Чем не болезнь и чем не причина? А там — берешь автомат и…
Докторша до-о-олго этот зуб треклятый тянула. Без наркоза. Я солдат. Докторша знала, что зуб здоровый, но чем-то я ей, помню, голову заморочил. Намучились мы с ней с этим зубом. У меня ж не зубы — мамонтовы клыки.
Ну, вытянули кое-как. У меня морда шире плеч и слезы градом. Пришел в казарму, свалился, как куль с дерьмом. А тут еще жрать смертельно хочется. А какое там — рта не открыть. Все раскурочено и кровищей склеено. Лежу, соплю что есть мочи, чтоб на завтра на ученье не послали, о еде думаю.
А там у нас один казах был, вот ведь имени его даже не помню. Маленький такой казах, землисто-серого цвета. Всем на меня плевать — плохо я себя среди ребят поставил, а вот казах все рядом крутится. Что-то такое странное делает… Крошит печенье и водичкой разбавляет. Руки у него не так чтобы чистые, и сам он по недоразумению на свете живет — маленький такой, кривоногий. Однако вокруг меня хлопочет. Подносит мне кашу из печенья и воды, зачерпывает своей ложкой и мне в рот пихает. А сам приговаривает: «Знаю. Харашо не. Он кашает, кашает, у-у-у! Харашо не!»
Потом только я сообразил, что он рассказывает, как ему тоже зуб выдирали. «Кашает» значит «качает». Врач ему зуб качает, а ему нехорошо было, у-у-у!
Думаете, чепуху говорю? Не-е-е-т! Я тогда человеком быть учился. Любовь меня умным сделала. Мне тогда каждое лыко шло в строку. Казах тот маленький и кривоногий человечности меня учил. На всю жизнь его запомнил. Да и не только поэтому. Он от самострела меня отговорил. Не знаю, как уж я ему идею свою рассказал, и тем более — как он меня понял. Но я рассказал, а он понял.
Вот такой ангел был в моей любви. Все думал, прежде всего про казаха ей расскажу. Ладно, не суть…
