— Зазнались, мадемуазель? — спросил он.
— Мадам! — четко поправила она.
И как вызывающе она это сказала, каким дерзким, самодовольным тоном! Только тот, кто действительно любит, мог из двух слов и этого вызывающего тона понять сразу все. И понять так, как было, а не так, как она хотела представить. Но не воспользовался он возможностью уйти навсегда. Она же отпускала его, не на словах, а всерьез, она понимала, что потеряла на него единственное право, которое состояло всего лишь в ее верности.
Он, бледный, смотрел на нее, как тогда, в миг их первого узнавания друг друга.
— Ты воображаешь, что ты слишком умная, — сказал он. — А ты когда-нибудь думала над такими словечками, как н и к о г д а и н а в с е г д а? Так вот я — думал! И я понял, что чем не увидеть тебя больше никогда, чем потерять тебя навсегда, я уж лучше женюсь на тебе. Твоя взяла!
— Поздно!
— Врешь, не поздно. Ты завела меня слишком далеко. А теперь — в кусты?
— Никуда я тебя не заводила.
— Опять врешь.
— Но у меня нет для тебя необитаемого острова.
— Я сам тебе его устрою. Персональный. Запру к чертовой матери. И на окна решетки сделаю.
Как боялась она, оказывается, того, что наступило потом. И это — счастье? Кто же видел такое счастье? Где написано, что эта боль, эта тревога, эта любовь на грани смерти — счастье?
Подруги выходили замуж, некоторые даже рожали детей, но она знала: у них не так. Девчонки продолжали интересоваться другими мужчинами, тряпками, продолжали завидовать друг другу, то есть не считали свою судьбу решенной, хотя были за нее почему-то абсолютно спокойны.
Она же перенести своего счастья не могла. За что ей такое? Жалкой, затравленной, никому не нужной, ушастой… Да стоит ли она его мизинца?
Она совершала самую первую, самую страшную и непоправимую ошибку в своей жизни только потому, что не знала некоторых элементарных правил. Она не знала, что такие честные отношения, как у них с Данилой, со временем только крепнут, поскольку стоят на трезвом фундаменте реальности. Отношения без роз-грез, мурлыканья-курлыканья почему-то правдивее, кто их знает, почему.
И еще она не знала, что один человек всегда стоит другого человека, если он любит и не страшится любить дальше и сильнее.
Она не знала, что ее уши и неправильное лицо ничего не значат, что это не хорошо и не плохо, а потому не стоит переживаний.
И она не знала главного, того, что Данила был, скорей всего, единственно возможным для нее возлюбленным: он все-таки принимал ее такою, какою увидел в первый раз. Потому и мучился, потому и пускался в бега, что принять было трудно, почти невозможно. Но никогда не оскорбил он ее упреком, не привел в пример какую-то другую девушку. Он выбрал ее с открытыми глазами, а не так, как большинство: находят подругу, играя в жмурки, какая подвернется под руку.
