— Роман этот мог бы послужить модным каталогом. Что носить, в каком ресторане развлекаться, как снимать и надевать предметы туалета. Дети до шестнадцати, если бы этот роман увидел свет, хранили бы его под подушкой. Царство вещей и полное отсутствие любви, хотя считалось, что роман написан именно о любви. Они хотят писать о любви, не имея о ней никакого представления, — информировала старуха.
— Он не только о любви не имеет представления, Елена Леопольдовна. Он даже завидовать и ненавистничать толком не умеет. Вот, например, сейчас он не узнал меня. А ведь доносы писал… Весь в себе. Сосуд гордыни и дьявольского одиночества. Интересно, что у него в голове?
Гусаров вспомнил о товарище по лито, графомане Золотове. Тот тоже был сосудом гордыни и одиночества. Женька будто услышала его мысли.
— Андрей, а знаешь, что тут отколол Золотов?
Оказывается, бедный Золотов услышал по радио, что писателя Золотова награждают орденом «Знак Почета» за долгое и честное служение на благо литературе. Золотову и в голову не пришло, что речь идет не о нем, а об его однофамильце. Золотов считал, что десяток напечатанных им рассказов вполне мог быть замечен критикой и оценен по достоинству — орденом. Бедный Золотов ринулся по издательствам и журналам, где, потупясь, сообщал о награде, которой его удостоили справедливые судьи. Так он бродил долго, пока не нашелся человек, сказавший ему правду. После этой истории Золотов куда-то исчез. Наверное, зализывает раны. Душа графомана — это самые большие потемки, которые можно себе представить. И жаль Золотова, очень жаль… В своем романе Иванов (Новоселов?) был благосклонен к этому персонажу. Впрочем, будь он и беспощаден, Золотов не подумает принять графомана на свой счет. Глупость — второй ум.
— Ну, а ты-то как? — обратилась Браунинг к Горчаковой. — Обошлось без скандала и позора?
— Если и был позор, то, надеюсь, последний. Вернее, предпоследний.
— Все же лучше бы последний, — вставил Гусаров, которому до смерти надоели Женькины истории.
— И не надейся, — вдруг резко оборвала его Браунинг. — Впереди еще длинная жизнь.
Старуха, как ревнивая мать, до сих пор рядила Женьку в девичьи одежды. Не давала Женьке заикаться о старости.
— А почему ты так уверена, что именно предпоследний? — спросила она.
— А потому, что последним скандалом будет моя смерть. Вы не думали о том, что смерть — это жуткий скандал? Ты лежишь в присутствии толпы народу, а на тебя валят, как на мертвую. И ты даже не имеешь права возразить. А всего-то и нужды-то: чтоб кто-то подошел, растолкал тебя и сказал: «Чего валяешься при народе?»
