— Ну и толкуйте дальше. Послушаю, — отодвинув от себя кружку, ответил Алексей.
— Я думаю вот что. Циммерману в России, понимаю, уже крышка. Дадим побоку и Кнафту. Наш брат сам справится. Соберем все это, — он хлопнул по плану рукой. — Развернем большое дело. Знаешь, Деникин скоро будет в Курске, возьмет он и Москву. От вас начальство скрывает. С Деникиным идут американцы, французы, англичане. Говорят, четырнадцать наций. Начальству вашему что? В аэропланы, был такой — и нема. А вы покладете свои головы. Ну, я понимаю, этот матрос Петька — другой разговор. У него, кроме воловьих плеч, нет ничего. Ему, может, и есть расчет ввязываться в эту кашу. Может, он чего-нибудь и добьется. А тебе? С твоими золотыми руками при любой власти лафа. Одумайся, Леша, пока не поздно. Останься. Я тебя оберегу от всего, а с тобой мы горы свернем. Пойми — это золотое дно, — хлопнул он планом по столу. — И нас с тобой назовут ослами, если мы не воспользуемся случаем. Такое бывает раз в сто лет. Купишь усадьбу. Ты же не из тех, что носят в пивнушку рубли, а домой копейки. С тетей Лушей оженим тебя на богатой девице. Ну, что скажешь? Согласен, браток?
Булат поднялся со своего места. Поправил за плечами ранец. Уставился в хмельные глаза Сотника.
— Подлецом вы были, подлецом и остались, — бросил он в лицо собеседнику. — Не зря вы липли то к черносотенцам, то к меньшевикам — этим деникинским подпевалам. Ради всего прошлого, ради тети Луши не потяну вас в Чека. А следовало бы! Но вот что, запомните: еще раз попадетесь мне с такими речами, сдам вас куда следует.
Круто повернувшись, негодуя на себя за то, что пошел с Корнеем, Алексей оставил мрачные своды пивнушки. С облегчением вздохнул, когда очутился на улице, под кронами каштанов.
На резных дверях караимской молельни — кенасы — висел отпечатанный в несколько красок свежий плакат. Талантливая рука художника изобразила смертельно раненного красноармейца. Боец, собрав последние силы, подтянувшись к ближайшему дому, писал своей кровью на стене. На светлом фоне плаката горели строчки:
Сраженный врагами, боец умирал,
Но чудилась ему свобода прекрасная,
И кровью своей герой написал:
«Да здравствует Армия Красная».
Слова неизвестного поэта, с которыми впервые познакомился Алексей, взволновали его. Но еще не раз этот пламенный призыв к подвигу доведется ему увидеть по пути к фронту на станциях железных дорог и на многих домах селений фронтовой полосы.
Пробившись сквозь лабиринт выходных стрелок, растягиваясь и сжимаясь, извивался, как уж, эшелон. Раненым зверем ревел паровоз. Густые гривы паровозного дыма, неторопливо уплывая на запад, застилали вечернее небо. До самого горизонта, блестя кованым серебром, растянулся величественный Днепр.
