Молоков поднялся на дощатую, наскоро сколоченную трибуну, обводя глазами широкую шумную лужайку. На этот раз летчик потерял свое обычное спокойствие; глаза его затуманились, сильными пальцами он комкал давно погасшую папиросу.
— Вася, — говорит ему рядом стоящий друг, бригадир Проворкин, — наше дело бледнеет перед твоим. Но и мы, Вася, работаем…
— Ну-ну… — Молоков оторвался от перил трибуны и заговорил хриплым, тихим голосом.
Дьявол их знает, куда запропастились столь нужные сейчас слова. Но как только он закурил, к нему вернулось спокойствие. Он говорил о сердитых, как он выразился, льдах, о людях, летевших на помощь челюскинцам, о стране, которая внимательно следила за нашими летчиками.
— Что нам мешало? — спросил он. — Пурга, горы, туман. И все же это не остановило нас. Колхозники, берите пример с челюскинцев: как они были организованны и дисциплинированны!
Молоков скупо улыбнулся.
— Не могу все выложить, а мыслей много… Площадка? Какая там была площадка! Сто пятьдесят на триста пятьдесят, а нам нужна шестьсот на восемьсот. Но мы садились! Садились и взлетали. Одним словом, делали свое дело. Вот и все.
Василий Сергеевич мне так сказал:
— Ну чего ты хочешь… Я ведь тебе говорил и сейчас говорю: мы сделали свое дело. Вот и все! Вот тебе карта. Видишь, красными линиями на ней нанесено движение самолетов, шедших к лагерю Шмидта. Кажется, яснее ясного. А ты… Пойми меня… Сейчас я готовлюсь к перелету Москва — Диксон. Это полет! Семь тысяч пятьсот километров. Хороший маршрутик, а? Видишь ли, до Дудинки я много раз летал, а вот из Москвы на Диксон — впервые. Воздушную лыжню проложу. Первую!
И все-таки он рассказал мне свою жизнь. Не сразу. По кускам. Но рассказал. Сидели мы как-то с Молоковым на берегу Москва-реки. По ту сторону реки раскинулось летное поле. На небольшой высоте пролетали машины, большие тени крыльев скользили по воде, в воздухе стоял гул работающих моторов. И тут Молоков сказал, поглядывая на небо:
— Хочется полетать! Тринадцатого апреля я последним оторвался на своей «синей двойке» со льдины в лагере Шмидта. И с тех пор не летал. В воздухе хочется побыть, вот в чем дело! А тут над тобой пролетают одна машина за другой, гул моторов, звенит в ушах…
