Марья Юрина с Двойновского хутора крепко держала женщин в своих руках. Это она сказала всему хутору, что Малышев «продал народ за тракторы».
— Мужиков наших продают, — кинула она в толпу женщин словно горящую головню. — За машины?..
И опять подступили к Малышеву. Отвечай, нижегородский рабочий, держи ответ, товарищ партийный…
— Заблуждаешься, Марья Григорьевна. Это кулак тебя взбаламутил…
Юрина и все собрание не верят упрямым, спокойным словам Малышева.
— Ты скажи, — требуют они, — скажи нам всю правду… Где ты был два дня, куда ездил с портфелем, что повез и что привез? Скажешь?!
Юрина поднимается. Встает все собрание и грозно идет все ближе и ближе к дощатой сцене, где в мутном свете керосиновой лампы сжался президиум.
— Скажешь?!
— Скажу! — как можно спокойнее отвечает Малышев.
Все видят: он роется в порыжевшем, стареньком портфеле и перебирает бумаги.
— Все читай! — требуют из толпы.
Малышев не спеша закуривает и выходит на середину сцены. Лампу держит молодой казак, большевик.
Малышев читает медленно и громко, чтобы все слышали и видели.
— «Заявка в город на тракторы. Дают двадцать, а правление колхоза требует пятьдесят… Заявка на селекционную пшеницу. Удовлетворена полностью. Заявка на акушерский пункт в колхозе…»
— Когда откроют? — быстро перебивают Малышева.
— В Дуплятках дня через два, а на Двойновском не раньше, чем через недельки две.
— Это неправильно! У нас надо бы раньше…
Малышев возвращается к столу, вытирает платком лоб и шутит:
— Подождите, бабоньки, рожать хоть две недельки… Смеются, отвечают ему уже другими голосами, что подождать никак нельзя: «дитё само выскочит».
Теперь Малышев спрашивает:
— А кого бы нам в Москву послать? Есть одно место нашему колхозу в делегации округа.
— Марья Григорьевна, — спрашивают Юрину, — может быть, ты поедешь?
— Делов много… — отговаривается Юрина, но потом все же соглашается поехать.
…По приезде ее из Москвы собраний не надо было устраивать. В тот же вечер весь хутор перебывал у нее, расспрашивая о Москве. Вышло как-то так, что иная обстановка, иные встречи и беседы повернули Юрину душой к колхозу. Всех навещавших она встречала таким рассказом:
— В Москве, стало быть, жисть другая. Ходили мы в Музей революции, в детские ясли, на завод. Рабочие уважительно встречали нас…
О яслях она особенно много рассказывала: о чистоте, о кроватках, о том, что все ребятки ложатся и встают в одно время. По ее твердому убеждению — «это все надо и нам, на хутор». А жизнь в Москве широкая, шумная…
