Известный антрепренёр на всё согласился. Мы поговорили ещё несколько минут.
А перед тем как распрощаться:
– Кстати, – сказал он, – знаете, кто частенько спрашивал меня о Вас? знаю ли я, что с Вами? где Вы?… Рикарду де Лоурейру… что его друг ни разу ему не написал… Я также представляю его одноактную пьесу… в стихах… Доброй ночи…
* * *
Я уже позабыл о встрече с антрепренёром, о своей пьесе, обо всём – я окончательно погрузился в свою былую отрешённость, как вдруг мне пришла в голову новая идея для последнего акта «Пламени», совершенно отличная от той, что была в рукописи: идея прекрасная, великолепная, взволновавшая меня.
Я на одном дыхании заново переписал весь акт. А однажды не смог устоять – отправился с рукописью в Лиссабон.
* * *
Когда я приехал, репетиции были ещё в самом начале.
Все актёры горячо меня обняли. А Санта-Круш де Вилалва:
– Ну!… я даже не сомневался, что Вы появитесь!… Знаем мы вас… Все вы одинаковые…
Репетиции шли прекрасно. Роберту Давила в роли скульптора определённо должен был создать один из лучших своих образов.
Прошло два дня.
Но вот что странно: я всё ещё не говорил о новом акте своей пьесы – единственной причине, по которой я решил вернуться в Лиссабон вопреки всем своим планам, против своей воли.
Только на третий день, набравшись смелости (именно так: мне нужно было набраться смелости), я рассказал антрепренёру о причине, которая привела меня из Парижа в Лиссабон.
Санта-Круш де Вилалва попросил рукопись, но не согласился, чтобы я её зачитал.
А на следующее утро:
– Дорогой мой! – воскликнул он. – Вы с ума сошли! Предыдущая версия – шедевр. Но это, простите меня… Могу я высказаться откровенно?…
– Пожалуйста… – ответил я, и тут же заволновался.
– Бред!…
Меня прожёг острый приступ гнева, как только я услышал эти невежественные, недальновидные слова антрепренёра. Ибо если я сам и угадывал проблески гениальности в своих работах, то именно на этих страницах. Но у меня хватило сил сдержаться.
Не знаю точно, что происходило потом. Несомненно только то, что пьесу сняли с репетиций, так как я не согласился ставить её в первоначальном варианте, а театр, заручившись поддержкой директора и ведущих актёров, категорически отказался выпускать пьесу с новым финалом.
Я порвал отношения и с тем, и с другими, и потребовал передать мне все копии рукописи и росписи ролей. Моё требование нашли вызывающим – я хорошо это помню – главным образом, из-за бескомпромиссного тона, которым я настаивал.
