След сломанного крыла - Седжал Бадани

Голос матери звучит издалека, точно эхо. Слова рвутся из телефонной трубки, и с каждым словом, будто облака, отраженные в осколках битого стекла, наплывают воспоминания. Надо выключить телефон, но руки не слушаются. Мамин голос становится громче, и наполняющее его отчаяние просачивается сквозь туман, клубящийся в моей голове.

Удивительно, что голос одного из семи миллиардов населяющих землю людей может произвести такой эффект. А мне-то казалось, что я стала сильнее и более жизнеспособной, чем раньше. Что это я — хозяйка собственной судьбы, а все остальные лишь пешки в моей игре, и никак иначе. Но если уж покерной фишкой вновь оказалась я сама, стоит подождать и посмотреть, как пойдет игра. Хуже всего неизвестность, правда? Поэтому мы и стремимся самостоятельно управлять своими мирками: это единственная возможность придать жизни хоть какой-то смысл.

Через открытое окно доносится шум города. Моя квартира находится на десятом этаже, но гудки автомобилей и звуки шагов людей на улицах слышны очень хорошо. Хотя зима уже наступила, среди стен небоскребов Манхэттена о ней напоминают только теплые куртки да запах соли, смешанной с остатками снега на мостовых. Жизнь здесь продолжается в одинаковом темпе и зимой, и летом. Жизнеспособность этих горожан восхищала меня с самого приезда.

Я оглядываю комнату и упираюсь взглядом в фотографии в рамках, заполняющие мое временное жилище. Каждое место, где я побывала, запечатлено на глянцевой бумаге. Сквозь призму объектива я видела красоту мира. Памятники, созданные людьми, соперничают с гениальными творениями природы. Каждый снимок служит напоминанием о том, что свет сияет для всех. А я, как бы далеко ни убежала, остаюсь рабой своей тени.

— Возвращайся домой. Пожалуйста! Ты нужна мне. Твой отец, Брент… он… — голос моей матери Рани дрожит. Женщина, которая в моем детстве говорила редко, теперь не может остановиться. — Соня, он в коме. Я не знаю, сколько он в ней пробудет.

Внезапно я чувствую над ухом дыхание отца, и мое собственное дыхание сразу становится прерывистым. Я опираюсь на кухонный стол, прижимая ладони к прохладному кафелю. Образы прошлого, один ярче другого, заполняют комнату. Тряся головой, я сильнее вцепляюсь в столешницу, так что мышцы сводит от напряжения. В конце концов боль разрывает душащую меня петлю прошлого, и я вновь обретаю способность дышать.

Закрыв глаза, я пытаюсь представить себе отца на больничной койке, беспомощного, подключенного к поддерживающим его жизнь аппаратам. В это невозможно поверить. И все же я уверена, что моя мать не играет со мной в игры. Больше шести лет прошло с тех пор, как я оставила ее на пороге нашего дома; она стояла и смотрела вслед отъезжающей машине. С тех пор она не раз просила меня вернуться домой. Или хотя бы повидаться со мною — с дочерью, которую она родила и воспитала. Ее страдания непритворны, но тем не менее я не в состоянии облегчить ее боль.