Какие же коррективы вносят письма в наши выводы? Как и прошения, они свидетельствуют о пристальном внимании общества к социальным проблемам. Однако позиция их авторов — иная. Они ищут пути к разрешению конфликтов. Слабый и сильный ощущают себя клиентом и патроном, а не непримиримыми врагами. Из протестующей риторика делается льстивой, «византийской».
Все же прежде, чем заняться разрешением конфликтов, следует их осознать. И здесь, вследствие своих типизирующих и систематизирующих способностей, риторика сыграла огромную роль. Мы видели, как конкретные конфликты, индивидуальные ситуации подводились авторами прошений под общую типологию. На место случайных персонажей ставились маски («умеренный», «динат», и т. п.). Каждая из них наделялась типичной характеристикой с применением стандартных риторических фигур.
Как отмечается в историко-юридической литературе, греческая риторика, повлияв на римское право, очистила его от казуистики. Риторическая теория положила ясное разделение между конкретным случаем (causa) и общей проблематикой (quaestio). Введение абстрактной топики подводило множество случаев под общую категорию>{248}.
Если в римском праве эти сдвиги произошли к концу республиканской эпохи (150—50 гг. до н. э.), то массовое сознание Египта пережило их много позже — во II–IV вв. н. э. Клише и общие места риторики позволили перейти к обобщению и типизации людям, незнакомым прежде с теоретическим и рефлективным мышлением. Эти клише и общие места стали для них орудиями осознания общественной структуры, ее нравственных параметров, своего места в ней. Тем самым риторика способствовала духовному и моральному освобождению угнетенных.
Что это — простая миграция идей или некая закономерность? «Общие категории», «абстрактная топика»—· к чему и зачем они? Почему в римском мире господствует норма, а в птолемеевском царстве — случай? Но ведь такое положение вещей неизбежно. Восточная монархия живет не нормой, а царскими благодеяниями. Благодеяний испрашивают и жалобщики в эллинистическом Египте. Правда, они говорят о восстановлении справедливости, но лишь через царское человеколюбие.
Нормативное мышление могло родиться только в «гражданском обществе», где воля царя не определяла все. В этом обществе возникает представление о «должном», которое не сводится к «сущему», об абстракциях, которые следует претворить в жизнь. Это «должное» распространяется и на образ царя и ниже.
«Вам свойственно (ваше дело — της ύμετέρας) благодетельствовать вселенной, о божественные Августы!»— гласит прошение на имя императоров
