— Так ты вот что устрой мне… — перебил его Касаткин.
— Вот садитесь, за едой и будете говорить! — пригласил старик пастуха и гостя ко вновь поставленным на войлоке чашкам.
— А и то правда… Садись, приятель!
Все уселись.
— Пошли ты в Чиназ кого-нибудь к Бабаджаку! — продолжал Касаткин.
— Это что у базара живет?
— Тот самый!
— Ну, пошли ты к Бабаджаку и скажи ему все, что знаешь о тиграх; да уведоми, что я уже здесь и чтобы он, захватив с собой ружья (он уже знает какие), немедленно сюда приезжал. Трубаченко, высокому, толстому…
— Знаю и Трубаченко — тюра (начальник)!
— Ну так вот, ему тоже скажи: может, и он соберется. Водки чтобы привозили с собою бутылок десяток…
— Ой-ой, много!
— Рому тоже… Мы у вас тут, может, недели две поживем; что там в Чиназе-то делать?
— А тигра убивать когда будешь?
— Вот у нас вчера новолуние было. Дней через пять ночи посветлее будут, мы их всех передушим!
— А то они вас, может!
— А то они нас, как случится!
— Воля Аллаха, от судьбы не уйдешь! — возразил старик.
— А пока спать будем ложиться! — предложил Гай-пула и, не дожидаясь ответа, лег на войлоке, положил седло под голову и заснул почти мгновенно — заснул так, как может спать киргиз, весь день прокарауливший свои несметные отары.
Ветер подул со степи на реку — и сплошная стена камышей была под ветром. Этим обстоятельством воспользовались, чтобы расчистить как можно больше места вокруг аула и предотвратить насколько-нибудь возможность повторения атак со стороны колоссальных кошек.
Несколько женщин с пучками зажженного камыша пошли к зарослям, размахивая вокруг своими незатейливыми факелами. Какими-то адскими фуриями казались Касаткину эти полунагие дикарки, с песнями и поем устремившиеся к камышам; искры разлетались во все стороны и осыпали бегущих, собаки с лаем и визгом обгоняли женщин, ребятишки прыгали и бесновались, верблюды глупо смотрели на эту оригинальную сцену, а лошади испуганно жались ближе друг к дружке и фыркали, готовые сорваться со своих прочных приколов. Одни только мужчины спокойно лежали на своих местах, равнодушно ожидая гомерического фейерверка.
Там и сям вспыхнули отдельные кусты камыша, и яркий, кроваво-красный свет озарил все становище. Длинные извилистые языки пламени потянулись по ветру, слизывая сначала вершины стеблей, а потом все глубже проникая в самую густоту чащи… В озаренных заревом полосах густого дыма замелькали крылья птиц, встревоженных ночным пожаром, и глухой гул, сопровождаемый треском горевшего камыша, волнообразными перекатами проносился в ночном воздухе.
