Два желтых, круглых, как пятак, глаза пристально смотрели на Касаткина сквозь решетку камышовых стеблей. От этих глаз охотника отделяло не более двадцати шагов. Вздрогнул Петр Михайлович — и как ни привык он к подобным встречам, но все-таки невольный холод пробежал по всем его жилам.
Не спуская глаз со страшного противника, охотник ощупал в кармане свинцовые круглые пули и осторожно опустил их в стволы своего ружья поверх зарядов. Медленно сполз он с кочки, прижался к ней боком, став на одно колено, почти присел к самой земле и приложился.
— Альфа, тише… сиди смирно! — шептал он собаке, которая вертелась и грозила подтолкнуть руку охотника в самую критическую минуту.
Страшные глаза вдруг мгновенно исчезли. Только тихий шелест камыша послышался на том месте, и как-то подозрительно колыхнулись высокие стебли совсем не в том направлении, как колыхал их налетавший из степи горячий ветер.
«Что за черт?! — удивился Касаткин. — Хитришь, брат, знаем мы твои все уловки!..».
И, не меняя позы, остался на том же месте, только стал пристально поглядывать по сторонам: не покажется ли враг где-нибудь справа или слева.
Почти полчаса охотник находился в таком положении: ноги затекали, колени онемели, руки дрожали, и глаза стали слезиться от постоянного напряжения.
«Ушел, должно быть!..» — подумал он, несколько приподнялся и сел опять на кочку, расправляя свои усталые члены.
Альфа тоже успокоилась и отбежала даже от ног своего хозяина за каким-то немаловажным делом.
По всему видно было, что тигр, заметивший, как охотник принял меры к встрече (вероятно, хищнику уже приходилось встречаться с человеком), поспешил отретироваться, благоразумно уклоняясь от неверного боя.
Проголодался Касаткин сильно и направился в ту сторону, где стояли кибитки дальних аулов. Шел он с оглядкой, осторожно: не выскочит ли засевший на тропе враг — и часа через полтора ускоренной ходьбы выбрался на простор, где по извилистому берегу солонцеватого затона стояло несколько киргизских кибиток.
— Ой-ой!.. — неистово завизжала краснощекая толстая девка и спряталась за кучи нарезанного камыша. Она была совсем голая и чинила иголкой свою синюю бумажную рубашку. Касаткин поделикатничал и сделал вид, что не заметил сконфузившейся степной красавицы.
— Амань (будь здоров)! — произнесла старушка, что толкла в ступе просо.
— Откуда Аллах принес? — произнес старый-престарый киргиз с совершенно пожелтевшей бородой, весь темно-коричневого цвета, и, казалось, можно было пересчитать все самые мельчайшие косточки под этой жесткой старческой кожей.
