*
Всю Европу сотрясает мировой экономический кризис. Всю Европу? Нет! На счет Эриха Марии Ремарка каждый день поступают тысячи новых рейхсмарок. Его антивоенный роман «На Западном фронте без перемен» имеет большой успех в последние годы Веймарской республики, к июню 1930 года продан уже миллион экземпляров. Ремарку потребовалось десять лет, чтобы описать свои страдания на Первой мировой войне, десять лет молчания, поиска образов и слов для неизлечимых душевных и физических ран сделали его голосом поколения. У него было страшненькое детство в красивом Оснабрюке: двенадцать переездов, смерть старшего брата, его мама медленно и мучительно умирала от рака, а в доме царили страх и тоска. В родительской кухне никогда не пахло кофе и хорошим настроением. А на восемнадцатый день рождения, в июне 1916-го, приходит призывная повестка. Два года войны, ранений, страха и отчаяния. Потом десять лет ушло на осмысление войны. Сначала он был редактором корпоративного журнала производителя шин Continental, потом журналистом в берлинском издании Sport im Bild. И только здесь, в этом городе, несущемся в будущее, среди шестидневных велогонок, теннисных турниров, боксерских поединков, заездов гоночных болидов, только в купе этого скоростного поезда, что зовется жизнью, Ремарк смог наконец написать о парализующей тяжести войны: «Мы не нужны самим себе». Он говорит о том, на какие чувства не способно это поколение. Тот факт, что Эрих Ремарк взял себе второе имя, Мария, — лучшее свидетельство его преклонения перед Райнером Марией Рильке, умершим в 1926 году, героем для всех, кто считает молчание лучшей формой коммуникации с миром после того, что им довелось пережить.
*
Спекулянты наживаются на военных поставках — а есть ли такие среди художников? Нет. Вдохновенный Франц Марк был застрелен верхом на лошади, а именно этих животных он сделал в своей живописи символом высшей духовности. Август Макке, самый жизнерадостный из немецких экспрессионистов, умер мучительной смертью на бескрайних полях сражений во Фландрии. Эрнст Людвиг Кирхнер хоть и выжил, но его психика сильно пострадала, он перебрался в горы, зависим от морфия и живет в непрерывном страхе, что рядом с ним может разорваться снаряд. Одному лишь Отто Диксу удается отразить ужасы войны на картинах, по качеству близких к его довоенным работам. Теми же широко раскрытыми глазами, которыми он смотрел на растерзанные тела, смотрит он теперь на сексуальные битвы в Берлине, на шлюх и нуворишей, на бессмысленные позы и мертвые тела, которые пытаются продолжать танец, в то время как на их лицах уже проявляются улыбки посмертных масок, как на триптихе «Большой город». Разница между красивым и уродливым в живописи тоже стала чисто теоретическим вопросом. А он, профессор Академии художеств в Дрездене, преподает практику — безжалостный взгляд на действительность, непрерывное смешивание насилия, смерти и эроса. Это его новая вещественность. «Нужно было увидеть человека в диком состоянии войны, чтобы что-то понять о нем», — говорит он. Дикс утверждает, что любая война ведется «из-за вульвы». Так же холоден его взгляд на человеческие тела и после войны, он скорее охотник за головами, чем портретист. Взгляд своих больших, на выкате глаз он обращает не только на танцовщицу Аниту Бербер в красном платье, королеву ночной жизни Берлина, которую он в двадцатые годы рисовал в качестве символа стремления к смерти и которую потом, в 1928 году, вместе с женой Мартой действительно отнес в могилу. Он внимательно смотрит на всех, кого пишет, как будто собирает досье на этих людей. Так же неумолимо и пронзительно он смотрит на собственных детей — он писал Урсуса и Нелли еще новорожденными, так, как никто раньше не писал детей, они все в складках и морщинах, помятые после родов, вытаращенные глаза полны ужаса от того, что их забросили в этот мир
