Князь Абашидзе, посыланный несколько раз в Имеретию, должен был просить там содействия некоторых преданных нам лиц к убеждению царевичей вернуться в Грузию. Митрополит кутаисский Досифей, салтхуцес князь Зураб Церетели, сардар князь Кайхосро Церетели, Георгий и Давид Цилукидзе и многие другие имеретинские князья упрашивали царевичей, но те отвечали отказом.
«…Отобрано от нас древнейшее царство, – писали они между прочим князю Цицианову, – а теперь и жизнь нашу лишают свободы; если человек есть Бог, то он должен быть милосерд к смертным, а если и он смертен, то ему не следует забывать свою природу, ибо велик Бог, сильна природа и памятна смерть.
Вы повелеваете нам отправиться в Петербург; положим, что мы, уступая своим бессилием непобедимой силе, уже отправились; но какое в наших руках ручательство за безопасность, или где рукописание его величества, чтобы мы могли довериться ему, взять его в руки и поехать в Петербург. Мы столько времени находимся вне нашего царства на чужбине, а братья наши Вахтанг и Давид, обязавшиеся присягою до последней капли крови, хотя пожертвовали собою на верность императору, но получили во мзду окованный ковчег[81] и во славу своего рода почесть провинившегося мужика. Проклинаем имена тех, которые пожалели жизнь, а не род свой, и если бы о бесчестном взятии наших братьев мы не узнали, то, вынужденные приехать в Тифлис, по настоятельному совету царя (имеретинского), приняли бы и мы такую же честь, вследствие чего проклинаем наше несчастие»[82].
Князь Цицианов хотя и признавал за царевичем Юлоном уменье писать «пером златоуста», но считал себя обязанным в ответ на его письмо, но откровенности, «приличной солдату в поле под ружьем поседевшему» и доверенности государя несколько раз удостоенному, повторить, что для него нет другого исхода, как ехать в Россию, что и просил исполнить[83]. Он убеждал также бежавшего царевича Теймураза возвратиться в Тифлис.
«Не упоминаю о вашем поступке, – писал он Теймуразу[84], – и о том, что ваша светлость самую искренность и доверенность братскую, так сказать, столь дурно заплатили, уехав тихонько. Я до сих пор не хочу верить, что вы то сделали по собственному вашему побуждению, но считаю, что ветренность некоторых неблагомыслящих была причиною убеждения вас на поступок, нимало чести вам не делающий. Как бы то ни было, надлежит все забыть, и я вашу светлость умоляю, не в виде российского генерала, но как человек, к вам привязанный. Богом вам клянусь в том по христианской совести, как человек, вседушевно привязанный к своим родственникам, в числе коих имею счастье почитать и супругу вашу, которая неутешно и скорбью своею о вас может и каменного человека тронуть, сжальтесь над нею, возвратитесь хотя затем, чтобы утирать ее слезы. Зная твердость вашу в вере, припомнить вам осмеливаюсь, чем вы обязаны ей!.. Буде сердце ваше не затворено еще для дружбы моей, и для нежной любви супруги вашей, и вы, склонясь на мою из глубины души исходящую просьбу, и сжалясь над супругой, в отчаянии оставленной, согласитесь тотчас возвратиться, то все русские войска дадут вам пособие, буде в том нужду возымеете».
