К трибуне застенчиво прошел Чачин. Он не сразу начал говорить, присмотрелся к сидящим в комнате, в президиуме, на секунду остановил взгляд на Кириленко.
— Очень тяжело судить коллегу… Но что поделаешь — приходится. — Чачин потупил взгляд. — Да, приходится, приходится ради здоровья коллектива, ради успехов его деятельности. Исключить из партии предлагает Заикина. Можно подумать и об этом. Кириленко груб, не хочется этого слова употреблять, но придется — деспотичен. Не раз во время операции Кириленко выгонял сестер и врачей только за одно неверное действие. Сколько слез ими пролито!.. Хирург отсекает больное место. Заикина предлагает отсечь Кириленко. Что ж, стоит об этом подумать. Мы слушали Кириленко. Он один идет в ногу, а вся рота сбилась с ноги. Мы-то ведь не на луне живем и видим, как Кириленко травит уважаемого нами Гусева: он ему бросил обвинение в растранжиривании народного добра. Действительно, когда Гусев был главным врачом, лес, завезенный на строительство больницы, погнил, но ведь не было денег, чтобы продолжать строительство… Деньги на строительство были списаны районными властями. А как хитро обставляет дело: при нем, при Кириленко, построено то-то. Действительно, построено много за последние годы. А мы где были? Что, мы сидели сложа руки? Все, что сделано, — это труд коллектива. Вам, Кириленко, надо признаться во всем — в грубости, недостойной гражданина нашей страны, в насаждении культа своей личности. Мы требуем…
Вбежал дежурный врач:
— Пролом черепа, товарищ Чачин, на операцию!
Чачин стоял на трибуне, не шелохнувшись. Кириленко спокойно прошел к двери, сказал:
— Прошу прервать собрание, продолжим после операции.
Кириленко скрылся за дверью. За ним выбежали сестры и не торопясь вышел Чачин. Чачин сегодня дежурный хирург, он не должен волноваться.
В комнате тишина, громко тикают настенные часы, за окнами бесится вьюга, бросает охапки снега в стекла окон, стучит листом железа на крыше. Васильев вглядывается в сгорбленные спины сидящих. «Что делается там, в хирургической? Как ведет себя Кириленко, не дрожат ли руки у Чачина? Не коснулся ли скальпель мозга, не оборвет ли он жизнь человека?»
Васильев связывает в один узел письма в редакцию, это собрание, людей в операционной, хочет все просмотреть, как кинокартину, но не может, пока не может…
Через два часа все собрались. Чачин отказался от продолжения речи.
Поднялась хирург Киселева. Чачин ухмыльнулся.
— Все требуют от Кириленко признаться в чем-то. Но ведь мы его знаем, он ведь перед нами как на ладони. Чего же мы еще хотим от него? Лежал у нас в больнице прокурор, он говорил мне, что, когда перед тобой преступник, думай, что он чист, как слеза… А мы считаем: нет, ты хуже того, какого мы знаем, хуже… Не думаете ли вы, что этим мы рвем узы товарищества, братства? Почему мы должны требовать от коммуниста наговаривать на себя? Это от старого идет.
