Если судить по дневниковым записям, Герцль придавал этому разговору немалое значение. Тем не менее, в этом разговоре столкнулись два человека, которые, несмотря на взаимную симпатию, по сути своей представляли два совершенно различных мира. В письме, направленном Гиршу на следующий день, Герцль отдает себе в этом полный отчет: «Вы великий еврей денег, я же — еврей духа. Из этого проистекают различия наших средств и путей». Хотя этот разговор и не принес конкретных результатов, Алекс Байн абсолютно прав, оценивая его как первый реальный политический шаг к новой еврейской политике. Герцль это понял, хотя вежливая ирония Гирша выводила его из себя и удерживала от дальнейших устных разъяснений «Я все еще слишком разбрасываюсь в беседе, — записал он после этой примечательной встречи, — у меня еще нет апломба, который появится, потому что он необходим для того, чтобы одолеть сопротивление противников, встряхнуть равнодушных, ободрить страждущих, воодушевить малодушный и опустившийся народ и заговорить на равных с сильными мира сего».
Герцль не дал себя обескуражить. В упомянутом письме, написанном на следующий день после встречи с Гиршем, он попытался досказать то, о чем не было сказано при встрече. «Пусть Вас не смущает то, что я молчу, — говорится в письме. — В мои тридцать пять лет во «Франции становятся министрами, а Наполеон уже был императором». И далее:
«Я говорил о массе, и Вы меня сразу же перебили, когда я начал говорить о моральной подготовке к походу. Я позволил себя прервать. И все-таки я уже набросал дальнейшее. Весь план, целиком. Я знаю, что для этого необходимо. Деньги, деньги, деньги… Хотите заключить со мной пари? Я создам национальный еврейский заем». Размышления Герцля приобретают четкие очертания. С помощью займа он собирается на некоей территории финансировать железные дороги и шоссе, построить за счет этого займа дома, дворцы, квартиры для рабочих, школы, театры, музеи, правительственные здания, тюрьмы, больницы и сумасшедшие дома. Руководство всеми этими работами «должно целеустремленно и дальновидно осуществляться из единого центра». В своих рассуждениях Герцль даже думает о знамени, ибо «под знаменем ведут людей…» И читатель узнает, что «они живут и умирают за знамя; это вообще единственное, за что готовы умереть массы, если, конечно, их соответственно воспитать».
Это письмо стало основополагающим. В тот же день Герцль начал подготовку к своей главной работе — «Еврейское государство». Дневник, который он вел почти до самой смерти, дает возможность проникнуть в его тогдашние мысли. Становится ясно, как у Герцля вызревает идея и как она обретает литературную форуму. Несомненно, этот дневник — волнующая исповедь и своего рода литературный шедевр, созданный писателем, который за долгие годы учения и поисков мастерски овладел языком. Он начинается словами: «С некоторых пор я работаю над одним произведением, полным бесконечного величия. Сегодня я не знаю, справлюсь ли я. Оно кажется всего лишь великой мечтой. Но за последние дни и недели оно заполнило меня до беспамятства… Что из этого получится, пока еще неясно». Герцль впал в состояние, схожее с опьянением — он заполнял записями лист за листом. Обсуждение специальных экономических вопросов перемежалось историко-политическими размышлениями. В дневниковой записи от 16 июня 1895 года говорится: «В эти дни я часто боялся, сойти с ума. Поток мыслей стремительно захлестнул меня. Целой жизни не хватит, чтобы все это выполнить». В другой записи того же дня: «Никто и не подумал искать землю обетованную там, где она находится — а ведь она так близка. Она здесь, она в нас самих! Я никого не ввожу в заблуждение. Каждый может убедиться, что я говорю правду. Ибо каждый вбирает в себя и носит с собой частицу земли обетованной. Один в своем мозгу, другой в своих руках, третий в своих сбережениях. Земля обетованная там, куда мы ее принесем!» И Герцль делает вывод: «Еврейское государство — это всемирная необходимость». О себе же он говорит так: «Я думаю, что для меня кончилась частная жизнь и началась мировая история».
