.
Вместе с тем во всей этой истории явно ощущалась нехватка достоверных улик, убедительно доказывавших махинации Кривошеина и – главное – адекватных постигшему министра ритуальному наказанию. В январе 1895 г. Киреев записал в дневнике, что по поводу свидетельств о коррумпированности Кривошеина «ничего не выяснилось», а «обвинения Филиппова и других не оправдывались». Вместе с тем «совершенно мошенническая натура» бывшего министра путей сообщения проявилась во всей неприглядности. Стало ясно, что Кривошеин – «по призванию мошенник». «Теперь от него все отказываются, – отметил Киреев, – даже его патрон Дурново!»[328]. Киреев точно подметил коллизию. С одной стороны, «совершенно мошенническая натура» Кривошеина не вызывала сомнений. С другой стороны, предъявленные министру конкретные обвинения и по причине их недостаточной доказанности, и в силу самого характера нарушений (если бы даже они действительно имели место) явно не тянули на то, чтобы оказаться причиной первой громкой отставки нового царствования.
Более того, Колышко вообще считал, что заключенная в доме Кривошеина сделка оказалась выгодной для казенной железной дороги, подписавшей соглашение со Струковым. Рассыпались обвинения в поставке дров из принадлежавшего Кривошеину имения для нужд железной дороги, а также в строительстве новой путевой ветки через находившееся в собственности министра местечко Шклов. Впоследствии выяснилось, что подписание дровяного контракта состоялось еще до того, как Кривошеин стал министром. К тому же железная дорога была заинтересована в условиях этого контракта. А проведение новой ветки через Шклов приносило выгоду железной дороге. В итоге бывшего министра путей сообщения «частично реабилитировали, но поста не вернули» [329].
Двусмысленность сложившейся ситуации метко охарактеризовал Путилов: «Привыкнув к несколько рискованным, с точки зрения этики, приемам в частной промышленной деятельности, Кривошеин подобного же рода прием допустил и в области, соприкасавшейся с служебным его положением. О прямом злоупотреблении не могло быть и речи, но некоторая некорректность, несомненно, была. При крайнем ригоризме, царившем в этом отношении при императоре Александре III и в ближайшее после его смерти время, этого оказалось достаточным, чтобы пресечь карьеру Кривошеина. Он был уволен от службы без прошения и лишен придворного звания, что для простой, повторяю, некорректности было, пожалуй, более чем достаточно»
