.
Существует еще одно объяснение ослабления Воронцова-Дашкова после смерти Александра III. Его привел в своих воспоминаниях Кривенко. Он считал, что Воронцов-Дашков пытался отговорить Николая II от свадьбы во время траура, однако молодой император «закинулся, остался недоволен», эта история спровоцировала «охлаждение» государя к министру императорского двора: «Он почувствовал в нем опекуна, человека, знавшего его с пеленок, относившегося к нему как бы по-отечески, покровительственно». Мемуарист считал, что «трещина», возникшая по причине «протеста» Воронцова-Дашкова против «торопливой свадьбы после смерти отца», далее лишь увеличивалась. Однако главная причина разрастания «трещины» заключалась именно в «стеснительности», ощущавшейся императором из-за «выявления своей слабой воли по адресу человека, так близко стоявшего к отцу, пользовавшегося полным его доверием, больше того – дружбой». Государю «казалось, будто его собираются [водить] на помочах, как маленького, когда он считал себя большим». По словам Кривенко, «приблизительно так» трактовал ухудшение своих отношений с Николаем II сам Воронцов-Дашков [203].
Таким образом, налицо две версии ослабления влияния Воронцова-Дашкова – Шереметева и Кривенко. Безусловно, автор дневника был гораздо более близок к министру императорского двора, нежели мемуарист, тем более что старший сын Шереметева – Дмитрий – был женат на дочери Воронцова-Дашкова Ирине. Однако одна версия может вовсе не противоречить другой. Шереметев излагал ситуацию спустя всего несколько дней после кончины Александра III, а Кривенко мог передавать слова Воронцова-Дашкова, сказанные гораздо позже, когда многое в отношениях министра и царя уже сильно изменилось. Хотя не исключена и определенная предвзятость оценок в воспоминаниях, написанных в советское время с явным прицелом на публикацию.
Если звезда Воронцова-Дашкова после смерти Александра III начала заходить, то политическая судьба Победоносцева складывалась как раз прямо противоположным образом. В. Л. Степанов отмечает, что в Ливадии у одра государя обер-прокурор оказался невостребованным. Но после 20 октября он попал «в поле зрения нового самодержца» и «начал набирать вес в “верхах”»[204]. Здесь следует не только согласиться с приведенным мнением этого исследователя, но и уточнить его: это произошло еще в Ливадии, причем сразу после 20 октября.
До кончины Александра III Победоносцев действительно находился в Ливадии точно в опале. Прибывшему туда 9 октября Шереметеву сразу же бросилось в глаза поведение обер-прокурора: «Победоносцев мрачен, но спокоен <…>. Он ходит как прокаженный. Ни одной сочувственной ему души». Обер-прокурор, похоже, опасался испортить отношения с всесильным министром императорского двора и старался ни в чем ему не перечить. 13 октября Шереметев сообщил в дневнике о состоявшемся вечером того же дня разговоре с Победоносцевым. Обер-прокурор «на ухо» поведал собеседнику о написанной им статье о болезни государя. Победоносцев ознакомил с этой статьей цесаревича и сообщил, что она будет опубликована в «Правительственном вестнике». «Только не говорите Воронцову», – попросил обер-прокурор Шереметева
