.
Попытка Победоносцева прорвать информационную блокаду и поведать общественности о состоянии Александра III подробнее, нежели в бюллетенях «Правительственного вестника», подтверждается другими источниками. Разрозненные сведения об этом содержатся в дневнике самого обер-прокурора. Вырисовывается следующая картина. Вечером 13 октября Победоносцев работал над неким текстом – «проектом корреспонденции». На следующий день он записал в дневнике: «У в[еликого] к[нязя] Сергия и цесаревича. Чтение статьи. Она отправлена м[инист]ру внутренних] д[ел]»[206]. То есть Победоносцев прочитал свой текст («статью») наследнику и его дяде и, видимо, с их одобрения отослал его в столицу министру Дурново. Эта информация очень удачно дополняется дневниковой записью Сергея Александровича за 14 октября, и в результате ситуация с инициативой обер-прокурора становится более понятной. В этот день великий князь рассказал в дневнике следующее: «Победоносцев читал Ники и мне реляцию для газет – des faits et gestes de Sacha (о том, что происходит с Сашей, фр. – Д. А.) – хорошо – Ники разрешил печатать (эта фраза многое говорит о самостоятельности наследника и его готовности действовать. – Д. А.) – это было необходимо». (Кстати, указанный разговор между наследником, великим князем и обер-прокурором состоялся в тот самый день, когда император заперся на ночь на ключ, чем вызвал всеобщее волнение.) Завершается эта запись Сергея Александровича за 14 октября непонятно и интригующе: «Всячески подбадриваю Ники. Тут такое идет брожение умов между окружающими»[207]. По-видимому, эта задумка Победоносцева не имела никакого результата. 15 октября он записал в дневнике: «У в[еликого] к[нязя] Сергия. О статье»[208]. Неопределенность последних дней жизни Александра III заставляла занимать выжидательную позицию.
Психологическое состояние Победоносцева накануне кончины императора красноречиво характеризует история, поведанная Шереметевым в дневниковой записи за 18 октября. В тот день обер-прокурор отвел автора дневника в сторону и стал говорить о больном государе, причем «не ко времени» критически. Победоносцев припомнил, как Александр III вычеркнул из проекта коронационного рескрипта слова о нем как своем «наставнике», «сказав, что это неточно». «Какова память – но какова и мелочность государственного человека», – изумлялся по этому поводу Шереметев[209].
На таком фоне представляется тем более важным объяснение той радикальной перемены, которая произошла в отношении Победоносцева сразу по восшествии на престол Николая II. В. Л. Степанов никак не объясняет такую перемену, видимо, рассматривая ее закономерным результатом давних отношений молодого императора с его бывшим наставником
