.
Иллюстрацией подобных панических настроений можно считать действия семьи Богдановичей. 26 сентября генеральша сообщила в дневнике, что ее муж обратился к Победоносцеву с призывом каким-то образом «действовать», дабы исправить ситуацию, когда за государем следит один Попов, якобы даже «не выдержавший экзамена» на соответствующую медицинскую квалификацию[137]. По-видимому, обращение Богдановича повлияло на обер-прокурора. 28 сентября Победоносцев писал из Гурзуфа начальнику Главного управления по делам печати МВД Е. М. Феоктистову, что в стране повсеместно «смущение» из-за «неизвестности» по поводу состояния здоровья императора, поэтому «следовало бы» помещать в печати сведения о его самочувствии. Глава Святейшего Синода сетовал, что безуспешно пытается внушить эту мысль Воронцову-Дашкову. В результате такого неведения «могут Бог знает что подумать», а между тем государь посещает церковные службы, навещает дочь, вел. кн. Ксению Александровну, в расположенном неподалеку от Ливадии ай-тодорском имении ее свекра, вел. кн. Михаила Николаевича, а также «прогуливается» и «катается по окрестностям». Победоносцев также сообщал Феоктистову, что врач Захарьин, которого он назвал «алчным и капризным», уехал из Ливадии, а при государе оставил Попова, «молодого прислужника своего», и этот факт «всех возмущает». Однако Захарьина вместе с Лейденом вызывают обратно в Ливадию[138].
Обер-прокурор в те дни не только жил неподалеку от Ливадии, но и виделся с членами императорской семьи[139]. Поэтому он был в курсе довольно активного образа жизни государя сразу по приезде в Ливадию, знал о его поездке в Ореанду 22 сентября и визите в Ай-Тодор 25 сентября[140]. Победоносцев в достаточной степени был в курсе и врачебных дел: информация о скором приезде в Ливадию Захарьина и Лейдена оказалась верной. По данным камер-фурьерского журнала, 2 октября в царскую резиденцию прибыли Лейден и Вельяминов, а 3 октября – Захарьин, а также Гирш[141]. (Четверо этих врачей вместе с Поповым, остававшимся до начала октября с Александром III в качестве единственного доктора, впоследствии подписывали официальные бюллетени о состоянии императора.)
Однако самым главным местом письма Победоносцева к Феоктистову следует считать недовольство тем, что Воронцов-Дашков до сих пор не начал регулярно информировать общество о самочувствии государя и о том, что происходит вокруг него. Причем обер-прокурор не ограничился одним лишь сетованием по этому поводу. 4 октября он обратился из Гурзуфа к Воронцову-Дашкову в Ливадию с тревожным письмом. Констатировав, что по стране «ходят нелепые слухи», обер-прокурор подчеркнул, что в том имеется также «наша вина» – слабое и явно недостаточное информирование общества о происходящем в царской семье и вокруг нее. Победоносцев отмечал, что «злобные и лживые» сведения об Алисе Гессенской появляются в западной – немецкой и английской – печати и оттуда «переходят в болтовню русскую». Например, утверждается, что невеста цесаревича не собирается переходить в православие и «меняет одного за другим законоучителя». «Давно бы [пора] печатать об ней известия», – заключал по этому поводу обер-прокурор, тем более что духовник императорской семьи – протопресвитер Иоанн Янышев, – бывший у принцессы законоучителем, вынес о ней самое положительное впечатление. И хотя «высочайше нареченную невесту» в церкви поминают, но делается это без «общего распоряжения». Раньше подобные предписания определялись «государственными актами и манифестами», и обер-прокурор информировал своего корреспондента о намерении издать от имени Синода такой документ. «Бог знает что», удручался Победоносцев, говорят и о Николае Александровиче, и причиной тому снова неведение: «.. народ – да и общество – не знает его»
