. Возможно, в крымской резиденции у Султанова был свой информатор, который ожидал прибытия государя, уже зная о состоянии его здоровья.
22 сентября архитектор встречался с другом – художником П. В. Жуковским, сыном поэта В. А. Жуковского, работавшим вместе с Султановым над памятником Александру II (открытым в Московском Кремле в 1898 г.), и тоже весьма осведомленным человеком. Автор дневника теперь уже со слов друга зафиксировал, что «с юга» новости «очень тревожные»[131]. Не исключено, что это известие представляло собой впечатление ливадийского информатора, полученное от внешности императора, которого он увидел накануне. По свидетельству очевидцев, встречавших Александра III в Крыму 21 сентября, выглядел он чрезвычайно болезненно. Об этом, в частности, как отмечалось выше, писал в своих воспоминаниях Джунковский.
Предположение, что новость, сообщенная Султанову Жуковским, могла быть результатом чьего-то личного впечатления от внешнего вида прибывшего в Крым царя, имеет и косвенное подтверждение. Подобные кулуарные сведения из Ливадии обычно достигали столицы через сутки. Например, 23 сентября Султанов записал в дневнике, что «с юга» новости «лучше»[132], а из дневника наследника известно (об этом также упоминалось выше), что днем раньше император был «бодрее» и даже ездил в коляске в Ореанду[133].
Естественно, новости об Александре III интересовали, прежде всего и главным образом, из-за возможных последствий его болезни для функционирования власти. Эта проблема больше всего беспокоила и создавала благоприятную почву для разных домыслов, особенно на фоне самых худших предположений, которые сразу же стали казаться наиболее вероятными. Директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий МВД А. Н. Мосолов писал в воспоминаниях, что уже 22 сентября в Ялте Черевин намекал ему на неблагоприятный исход болезни[134]. А Богданович в тот же день записала в дневнике, что царь «угасает», «развязка неминуема», а пока он жив, наследник будет в столице руководить некоей «Верховной комиссией»[135]. Эта версия абсолютно не соответствовала действительности: наследник тоже находился в Крыму, возложения на него каких-то чрезвычайных полномочий вообще не предполагалось, и он по-прежнему не занимался государственными делами, тем более в первые дни пребывания в Ливадии, о чем говорилось выше.
Особой темой для пересудов в конце сентября стали непонятные для взгляда со стороны действия врачей, лечивших императора. По воспоминаниям Вельяминова, вырисовывается следующая картина. Захарьин, осмотрев Александра III в Беловеже, в конце августа оставил пациента и уехал в Москву. С императором остались Гирш (с ним, по мнению мемуариста, «как с врачом» в семье государя «никто не считался», его воспринимали в качестве «старого преданного слуги» или даже «старой удобной мебели, к которой привыкли») и «ассистент» Захарьина Попов – «никому не известный», по словам Вельяминова. Но болезнь прогрессировала, поэтому в Спалу пришлось вызывать помимо Захарьина еще и Лейдена, причем оба врача по-разному смотрели на перспективы болезни: первый пессимистически, а второй оптимистически (в дневнике наследника ничего не говорится о присутствии в Сиале Захарьина и упоминается только о приезде туда Лейдена; возможно, Вельяминов ошибался, считая, что там одновременно находились оба доктора). Гирш же покинул Спалу из-за приступа подагры, но больше по причине «общего к нему недоверия». А затем оттуда уехали и Захарьин с Лейденом, оставив царя на попечении одного Попова, чувствовавшего себя неуверенно в «придворной обстановке». Обо всех этих переменах во врачебном окружении императора стало известно в обществе, которое и без того переполнялось «самыми разнообразными и нелепыми рассказами и небылицами» из-за отсутствия «официальных сведений», вплоть до предположений о злонамеренном отравлении Александра III, и уж тем более начало высказывать «удивление и негодование» по поводу того, что возле больного не осталось более «никого из авторитетных специалистов»
