Василий отвязал от столба лодку, вычерпал жестянкой воду. Под берегом проползла черная тень. Тихо плеснуло, сморщилось стальное зеркало реки лучистою рябью, и из мутной мглы взвился кривой нос долбленой пироги, на которой Раттльснэк перевозил обыкновенно на лесопилку с того берега агента с жалованьем и коньяком.
Теперь индеец, сидя на корме, неслышно работал единственным веслом. Пирога подошла к лодке вплотную, и я заметил на носу у нее небольшой шест. Раттльснэк тихо окликнул Василия:
— Русский пусть садится ко мне, сам будет стрелять по вору. Мастер пусть едет с помощником. Только не болтайте и не гремите уключинами. Гребите одним веслом с кормы… Спешить некуда.
Спринг шагнул за мной в лодку, закачал ее, чуть не хлебнув бортом воды, и сердито проворчал:
— Это тебе для чего?
Индеец, прикручивавший проволокой к шесту пироги заводский керосиновый факел, в ответ щелкнул лишь языком и, как настоящая змея, проскользнув на корму, прошипел:
— Не шуметь!.. Не отставать!..
Это, однако, было легче сказать, нежели сделать. Пирога, врезавшись в воду, сразу обратилась в чуть заметное мутное пятно впереди. Наша лодка неуклюже завернула и зашлепала носом. Я не привык работать кормовым веслом, и, когда мы догнали своих спутников, пирога стояла уже неподвижно, опрокинувшись в зеркале спокойной воды вместе с остроносым индейцем и скорченной фигурой Василия, который сидел на передней скамье, положив на колени «Винчестер».
Спринг опустил якорь, и лодка, мягко толкнувшись на привязи, медленно описала дугу и выпрямила нос по течению. Я завернулся в войлочную чуйку поверх своей куртки, прислонился поудобнее к спинке кормовой скамьи и стал смотреть на реку.
Набежавшими из соседнего штата водами затопило крепкий еще лед, и кругом была полная картина весеннего разлива. Река словно пухла перед глазами. Изредка, медленно крутясь, проплывали мимо лодки мелкие льдины. Течения не было заметно, и казалось, что черный обломок сам ползет по неподвижной стальной глади. Там и сям слышались одинокие всплески. Это обрывался в воду подмытый у берега снег. Иногда над головой рождались свистящие вздохи, и высоко в небе переговаривались спокойные гортанные голоса: гуси тянули с юга на запад, с долины, где реки давно уже вскрылись. Тихо дышала зеркальная водяная поверхность; чуть колыхало, словно баюкало, лодку. У меня начинали слипаться глаза…
Тихое предостерегающее шипенье индейца заставило меня очнуться. Пирога двинулась, на этот раз тихо, прямо к берегу, где в жестком холодном тумане чернели островерхие конуса копен. Опуская в воду весло, я тотчас разобрал какой-то новый звук. Кто-то сильными ногами мерно шлепал по воде, направляясь вдоль берега. Потом плеск замолк, и слышно было, как, сухо шурша, кто-то разгребал сено…
