С наступлением утренников мы пускали в ход все станки и ежедневно в течение восьми часов, превращали смолистые бревна в пахнувшие весною белоснежные «дюймовки», «вагонки», карнизы и плинтусы.
Праздниками мой помощник почти всегда напивался до потери сознания. Аарон и Раттльснэк целые дни просиживали у печки. А я надевал меховую куртку, подвязывал ременные канадские лыжи, закидывал за плечи пятизарядный «автомат» Винчестера, и, свистнув короткохвостого, желтозубого Джека, отправлялся бродить по лесу. Иногда удавалось поднять тяжелого глухаря. Изредка я натыкался на лосей. Медведи были распуганы, зато волки выли со всех сторон. Отпугнешь выстрелом, — через десять минут в глубине леса снова рождается погребальное: «у-у-у», и в тон ему из-под утеса молодой жалобный голос заводите «и-и-и»…
Гости в нашей избушке были редки.
Раз в два месяца агент компании привозил жалованье и коньяк, на котором наживал с нас безбожный процент. На святки появлялась жена нашего индейца, такая же молчаливая и угрюмая, как и он. Супруги, стиснув в зубах длинные трубки, садились на пол у камелька и пристально, часами, глядели на огонь, изредка нарушая тишину глухим, отрывистым гуканьем.
Когда перевал через горы забивало пухлым, неслежавшимся снегом, мимо нашего утеса, долиной, в объезд, сообщались с железной дорогой обитатели самой глухой глубины леса. Тогда нас навещали приятели и сослуживцы, с которыми мы не видались то целому году — от зимы до зимы.
Поденщики на ночь уходили на лыжах в поселок за полторы мили. Кое-кто, впрочем, иногда оставался ночевать. Чаще всех русский, Василий Князев. Ночевать он норовил обыкновенно под праздник. Дело было в том, что неодолимой слабостью Василия была охота. Он принадлежал к колонии сектантов, покинувших Россию из-за преследования царского правительства. Односельчане Василия считали грехом употребление в пищу мяса, и за охоту еще с детства ему приходилось терпеть колотушки и попреки.
Василий пользовался каждым случаем, чтобы остаться подольше у нас. Он ухаживал за Джеком, чистил ружья, и величайшим наслаждением для него было, выпросив у моего помощника «Винчестер», — чуть посереет восток, вместе со мною закатиться в лес и прошататься хотя бы в бесплодной погоне за вспугнутым лосем до темной ночи.
Поэтому мы дружно изумились, когда Раттльснэк напомнил как-то за ужином:
— Русский с белыми волосами уже третью субботу уходит домой.
Волосы у Василия были вовсе не белые, а самого великолепного золотистого оттенка, к тому же вились крупными свободными кольцами. Но мы поняли, что он говорит о Василии. Раттльснэк был прав: мы не видали Василия в нашей избушке почти уже месяц. Я высказал предположение:
