Всю площадь Пушкина, и весь Тверской бульвар, и улицу Горького залило розовым утренним светом. На самом деле час был далеко не ранний, что-то около девяти, и солнцу как будто полагалось уже зайти, но поначалу я не особенно смутилась.
Вокруг было полно народу — пережидая грозу, все где-то прятались, а теперь высыпали на улицу, возбужденные и говорливые. Люди спешили по домам, перекликались, отряхивались от дождя, возмущались, что нет троллейбуса, а потом решали добираться пешком — что делать, не стоять же тут до утра.
А солнце поднималось все выше — круглое и радостное, как тульский самовар.
Я тоже решила идти пешком, хотя по улице Горького — а мне надо было идти по улице Горького, я жила на Скаковой — троллейбусы ходили. Но мне жалко было терять из виду восходящее над городом светило.
«Бредет с заката царь природы, и удивленные народы…» Самым удивительным было как раз то, что «народы» нисколько странному явлению не дивились. Множество людей двигалось по тротуару навстречу мне и рядом со мной, все оживленно разговаривали, но солнце их, видимо, нисколько не волновало. И добро бы их занимало что-то важное, стоящее, интересное — ничего подобного! Наоборот, все, что мне удавалось услышать, вообще не заслуживало быть произнесенным.
— Я ей тысячу раз уже говорила, — лопотала какая-то старушенция, — если у вас что-то бежит, так будьте добры, возьмите тряпочку и вытрите. Если не желаете следить за своими кастрюлями, так по крайней мере потрудитесь за собой убирать…
Надо заметить, что направление улицы Горького строители Москвы выбрали удачно — сколько я ни шла, солнце все время стояло у меня перед глазами. Но разговоры прохожих огорчали меня все больше. Особенно выделялся на общем фоне голос какой-то упитанной женщины лет тридцати — она шагала недалеко от меня и говорила с апломбом:
— А я ему так и сказала: если вы хотите здесь работать, прекратите склочничать. Потому что у нас есть способ прищемить склочнику язык, имейте это в виду!
— А он что? — интересовалась ее спутница.
— А что он может мне ответить? Ему по существу сказать нечего. Он свои кляузы даже не скрывает. А я ему сказала…
Прочие разговоры были еще менее содержательными. То тут, то там вспыхивали какие-то мгновенные обиды и перепалки:
— Смотрите в конце концов, куда вы ступаете! Нельзя же так!
— Шляпу надел, а не видит, куда лезет!
— Он думает, он тут один!
А золотой диск висел над площадью Белорусского вокзала и изливал на город яркий непонятный свет. В голове у меня начали вертеться какие-то неизвестно откуда взявшиеся фразы:
