— Так… И в какую же ты передрягу влипла? — сказал Хосе. И весь подался вперед, и руки скрестились на стойке. Женщину обдало волной порывистого, с легким привкусом аммиака дыхания, тяжелого оттого, что стойка крепко надавила на живот мужчины.
— А это и впрямь серьезно, королева. Ну, что за кашу ты там заварила? — сказал он.
Женщина с усилием отвела взгляд.
— А… чепуха все, — сказала. — Просто от нечего делать несу всякий вздор.
Потом опять взглянула на него.
— Знаешь, а может, тебе и не придется никого убивать.
— Да я и в мыслях такого никогда не держал — убивать там еще кого-то, — смутившись и отступая, сказал Хосе.
— Нет, парень, — сказала женщина. — Это я тебе говорю, никто уже не ляжет со мной. Никогда.
— А-аа! — сказал Хосе. — Ну наконец-то и выложила все свои карты. Вот всегда я знал — не для того ты, чтобы мелочью, запросто прогуляться по жизни. Чем хочешь клянусь — если ты и впрямь с этим завяжешь, я такой бифштекс сотворю, что тебе и не снился, и ведь задаром, честно.
— Спасибо, Хосе, — сказала женщина. — Только не в этом все дело. Просто я уже никогда ни с кем лечь не смогу.
— Опять ты все напутала, — сказал Хосе. Он стал уже терять терпение.
— Ничего я не путаю, — сказала женщина.
Она вдруг вытянулась, потянулась, и Хосе увидел ее плоские, впяленные в корсаж груди.
— Завтра уйду я отсюда. Вообще уйду. И не буду больше досаждать тебе, обещаю. И еще обещаю, что никогда ни с кем не лягу.
— И откуда только у тебя прыть такая взялась? — сказал Хосе.
— Я это, наверное, только что решила, — сказала женщина. — Прямо вот сейчас поняла, что это — самое настоящее свинство.
Хосе опять схватился за тряпку и принялся протирать матовое стекло стойки — прямо перед ней, под ее грудью. И опять заговорил, стараясь не глядеть на нее.
Он сказал:
— Так ясное же дело, в твоем, знаешь, исполнении это просто натуральное свинство. Давно уж должна бы догадаться.
— Я в общем всегда это понимала, — сказала женщина. — Да вот только что дошло — свинство, по-другому и не назовешь. Меня просто мутит от мужиков.
Хосе улыбнулся. Приподнял голову, чтобы взглянуть, все еще улыбаясь, но увидел ее отрешенной, растерянной, и она говорила, а плечи поднялись уголками; и раскачивалась на вертящемся табурете, и вид у нее был замкнутый и меланхоличный, а лицо золотила скороспелая осенняя пыль.
— Не кажется ли тебе, что надо попросту оставить в покое женщину, которая, представь, убивает мужчину после того, как была близка с ним, потому что он стал ей отвратителен, как и все прочие, успевшие с ней переспать?
