Серая стена банковского подвала стала третьей стеной моей шахты.
После завтрака Молли надо было успеть на самолет. Я вызвалась проводить ее, и мой шофер повез нас. По дороге она сказала:
— Вы были очень добры, миссис Морли, так добры, что я должна вам кое в чем признаться. В журнале хотят, чтобы я сделала беспощадную статью. Они считают вас воплощением пассивной женственности, пластмассовой куклой, которая движется к славе на фрачных фалдах своего мужа. Я не хочу трактовать вас таким образом. Я считаю, что вы сумели сформировать с мужем отношения сотрудничества и много работали, чтобы это сотрудничество стало плодотворным. Пожертвовав всем, вы участвуете в избирательной кампании, чтобы ваш муж, прекрасный, надо сказать, человек, достиг вершины. Я не хочу мешать этому. Я напишу статью, опирающуюся на тот разговор, который состоялся у нас в парке. Больше ничего в статью не войдет. Вы мне очень понравились, миссис Морли, во вы очень печальны. Ваша печаль для меня — тайна, но это не мое дело к не материал для статьи.
Глубоко тронутая ее словами, я почувствовала в глазах жжение, такое же, как в тот раз, когда стукнулась о ножку кресла и ощутила, что жива.
— Вряд ли это понравится вашему редактору, Молли.
— Есть и другие работы, — сказала она.
— А что могло бы удержать вас на этой?
— Сенсация. Какая-нибудь фантастическая сенсация. Чтобы хватило на всю жизнь.
— Когда ваш самолет приземлится сегодня, найдите на небе звезду и загадайте желание. Может быть, получится.
Глядя, как она поднимается в самолет, я загрустила, словно теряла что-то родное, и следила за самолетом, пока он не растворился в сером ноябрьском небе.
Всю дорогу домой это серое небо стояло у меня перед глазами. Я старалась вызвать в памяти образ Молли, ее веснушки цвета ржавчины и зеленые глаза, но взор застилало отсутствие цвета, серое небо.
Я вспомнила, как стояла у окна, ища спасения, и смотрела в серое небо, когда Флип сообщил мне, что мы не будем больше получать писем от стюардессы, которая грозила обнародовать свою с ним интрижку. Я не могла оторвать глаз от этого серого неба, потому что только что прочитала в газете, как была удавлена двадцатипятилетняя стюардесса, явная жертва попытки ограбления.
— Она получила работу за границей, — сказал Флип. — Мы больше никогда о ней не услышим.
Пласт серого неба стал четвертой стеной моей шахты. Я была замурована в ней. Только голова торчит наружу.
Дома я зашла в кабинет Флипа и долго сидела там в его кожаном кресле. Грезя, я видела, как Молли склонилась над моей бетонной шахтой. У нее что-то в руке, она что-то разматывает. Она спускает это вниз, прямо ко мне. Я поднимаю руку и обнаруживаю, что это пленка с магнитофонной кассеты. Я ухватываюсь за пленку, Молли вытаскивает меня из колодца.
