Такое славное и живое лицо, как у Молли, не должно выглядеть огорченным. Я улыбнулась и сжала ее ладонь. Серость сползла с ее лица, все вокруг снова стало цветным.
— Спрашивайте меня о муже, и мы поладим, — сказала я.
— Договорились. — И она включила магнитофон.
Я рассказала ей о том, как Флип, спортивная звезда, атлет и президент своего класса и школьного общества Фи-Бета-Каппа, ухаживал за мной. Я рассказала ей, как мы обвенчались в армейской часовне штата Джорджия. Я рассказала ей, как началась наша политическая деятельность, как мы мотались на старом джипе по дорогам прекрасной Пенсильвании, смеющаяся влюбленная пара, скорее шалящая, чем вступающая в серьезное сражение на полях большой политики. Когда Флип, получив мандат, занял место в законодательном органе штата, шалости кончились.
Перейдя к нашим первым дням в Вашингтоне, я заметила, что Молли ни разу не выключила магнитофона. Очевидно, мой монолог, отполированный многократным исполнением, увлек ее. Она самозабвенно слушала легенду, которую я рассказывала сотни раз. Она верила, что актрисе нравится текст. Бедная Молли, настоящая актриса убедительна даже в роли, которую ненавидит.
Когда я закончила, Молли вздохнула.
— Знаете, мы в «Либ Мэгэзин» не должны покупаться на романтические истории. Но я купилась. Наверно, вы так любите своего мужа, миссис Морли, что могли бы умереть за него.
— Я и умерла, — отозвалась я. — И сошла в преддверие ада.
Снова послышался свистящий звук.
— Я стерла это, миссис Морли.
— Благодарю вас.
В машине, когда мы возвращались домой, я почти потянулась к Моллиной сумке за магнитофоном. Мне нестерпимо захотелось рассказать ему много всяких историй. Историй, которые не подлежат записи. Например, про ночь, когда я все ждала и ждала Флипа, чтобы он отвез меня в клинику, где я родила бы ребенка. Как я его ждала! В то время я ужасно в нем нуждалась. Когда он не приехал, я вызвала такси. У меня был сложный случай. Нужны были опытные руки, а дитя принял новичок, который откровенно трусил.
Так упал первый камень в основание шахты. Когда я с трудом вставала с кровати, чтобы взглянуть на прекрасные азалии в нашем саду, окно неизменно заслонял серый бетонный блок, на котором было выбито имя нашего ребенка. Блок все рос и рос, пока не стал высокой стеной.
Потом я целыми днями лежала, наглухо закрытая ото всех стеганым покровом депрессии, слишком тяжелым, чтобы его сбросить, а Флип сидел рядом и читал мне. Время шло, неделя за неделей, и его приходы стали все более редкими. Молодой сенатор на подъеме должен был показываться в других, нужных местах, с нужными людьми.
