Когда меня привезли домой, шикарный гардероб уже ждал меня вместе с репортершей из «Либ Мэгэзин». Мой муж и целая толпа его советников разрешили ей провести со мной полтора дня, чтобы собрать материал для статьи. Перед встречей я была проинструктирована секретаршей мужа.
— Для Флипа это уникальная возможность донести свои идеи до представительниц освободительных женских движений. Они слишком непримиримы, чтобы разговаривать с ним напрямую, так что вам придется сделать это вместо него. Не подведите его. Он так о вас заботится.
— Так заботится, — ответила я, — что прислал цветы с карточкой, подписанной вами.
— Он занят, вы же знаете, — оскорбилась она.
Та репортерша, по имени Молли Швенкер, лет примерно двадцати восьми, с рыжими волосами, веснушками, лишними двадцатью фунтами веса и пятнами на брючном костюме, в сумке через плечо носила портативный магнитофон. Отягощенная могучим чувством ответственности, всякий раз, нажимая на кнопку магнитофона, она предупреждала: «Это для записи, миссис Морли».
Наш первый совместный выход состоял в посещении ярмарки для детей-инвалидов. Команда Морли устраивала для меня много таких мероприятий. Поскольку своих детей у нас с Флипом не было, я должна была как можно чаще появляться на людях с чужими. Идея заключалась в том, что миссис Морли — всеобщая мать, а не бездетная женщина. Наш единственный ребенок родился мертвым.
— Это для записи, миссис Морли. Вам действительно нравится приходить к этим детям? — спросила Молли после того, как я сфотографировалась на неподвижной карусельной лошади с трехлетним мальчиком на коленях.
— Очень, — с нажимом сказала я. — А почему вы спрашиваете?
— Потому что вы были так печальны, когда смотрели на них, и оживлялись, только когда вас фотографировали, расцветали, как кинозвезда. А потом сразу отдавали детей их матерям.
Мы шли по ярмарке, стараясь уложиться в расписание, чтобы успеть сфотографироваться со всеми возрастными группами и персоналом. Яркий, карамельно-ситцевый день внезапно потух. Я смотрела на серое колесо обозрения, серый киоск, где продавались горячие сосиски, на серую комнату смеха. Ее стены надвинулись на меня и поглотили своей серостью. Не было нужды трогать эти стены, чтобы убедиться, что они из бетона. Я находилась в знакомой шахте.
В заточение проник тихий свистящий звук. Он исходил из магнитофона Молли.
— Я стерла вопрос, миссис Морли. — Она потянула меня за руку и подвела к скамейке. — Простите меня. Я готовилась к интервью. Я просто забыла, что вы потеряли своего единственного ребенка. Простите меня.
