Вообще себя я больше унижал, чем возвеличивал. Взял себе за правило: если девушка старше, то она не моя. Вероятно, это стало правилом, когда я вдруг заметил, что девушки постарше обращают на меня больше внимания, чем сверстницы. Этого правила я придерживался строго. Однако со стандартным лицом, как определил мое «зеркало души» выдающийся художник, сосуществовать было совсем не весело.
События личной жизни развертывались следующим порядком. Летом мы жили в Малых Порогах, на Неве, где мы с отцом соорудили домик из фанеры (на столбах). Я, как всегда, посадил картошку. Когда приезжал отец, ловил с ним рыбу на перемёты. Однажды, когда приехал старший брат (он был уже студентом Академии художеств и вернулся из Крыма, с практики), возник вопрос: а куда съездить мне? Мама подсказала – в Таллин, к дяде Аркадию. Мы даже не знали его домашний адрес, знали только, что он работает в ЦК Компартии Эстонии. Сборы были недолгими: с заплечным мешком я отправился поездом в Таллин.
Поезд прибыл в Таллин утром, и сразу с вокзала я пошел искать здание ЦК. Аркадий Яковлевич вышел сразу, обрадовался, что я приехал, вызвал машину и отвез на дачу – в Козе. На даче он познакомил меня со своей второй женой Надей, которая была младшей сестрой его первой жены, погибшей во время бомбежки в Ленинграде. У Нади и Аркадия уже была дочка Лариса, ей исполнилось два года. Там меня и оставили на попечение Нади. Сам Аркадий был по эстонским меркам большой человек – помощник первого секретаря ЦК Компартии Эстонии Н. Г. Каротамма.
Козе – небольшой поселок на реке Пирита, примерно в полутора километрах от моря. В устье реки есть еще один дачный поселок, также называемый Пирита. Естественно, я хотел увидеть море, и потому первый поход был в ту сторону. Недалеко от главной дороги в Пирите играли в волейбол. Здесь я и познакомился с Ниной. Описывать Нину, девушку с голубыми глазами, нет смысла: я наделил ее всеми возможными атрибутами высших степеней привлекательности. Но неизменным в ее восприятии остается до сих пор то, что она красива, умна, воспитана в интеллигентной семье.
Нина вся состояла из смешинок: охотно улыбалась, еще охотнее смеялась по малейшему поводу. Если девушку полагается описывать стихами, то лучше, чем мой любимый Лермонтов, этого не сделаешь: «Ты всегда хороша несравненно, но когда я уныл и угрюм, просыпается так вдохновенно твой веселый насмешливый ум». Понимаю, что Михаил Юрьевич, более зрелый, чем я, посвятил стихи более зрелой возлюбленной, но чьи еще слова могли лучше передать мое состояние чувств – «опущенного на дно» смешливой подругой?
