— В тебе или во мне, мой милый? — услышал он и ответ и призадумался.
Прошло еще некоторое время. Люсьена родила двух детей. Последние роды были довольно тяжелыми. Она стала охотнее заниматься домашними делами. Потом перенесла операцию аппендицита. Выздоровев, Люсьена сама попросила мужа сделать еще один ее портрет. Оскар выполнил просьбу и с удивлением заметил, насколько приятнее стало выглядеть изображение. Правда, с полотна на него по-прежнему глядела старая женщина, но на сей раз выражение ее лица было приветливым. Художник дал обет до конца жизни рисовать теперь только Люсьену.
Шли годы. Ясные дни сменялись пасмурными, и жизнь с ее радостями и печалями продолжалась. У Люсьены умерли родители. Дети подросли и уехали в Марсель учиться в лицее. Люсьена потихоньку старела, ее лицо покрывалось морщинками, а взгляд становился все более усталым и задумчивым. Под каждое рождество Оскар Мальвуазен писал портрет жены, и по мере того как Люсьена старилась, ее изображение на холсте становилось все более юным и красивым.
Дети обзавелись семьями и покинули родной дом. Люсьена стала приветливой седовласой старушкой, которая жила теперь только для своего мужа, окружив его нежностью и заботой. Весь поселок обожал хозяйку «Пенатов». Стар и млад шли к ней за советом, обращались за помощью. К больному срочно вызывали не доктора, а Люсьену. Если и семье случалась ссора, то никто не мог лучше, чем мадам Мальвуазен, именно мадам Мальвуазен, помирить супругов и разрешить злополучный спор.
Оскар гордился своей женой и нисколько не жалел о том, что столько вытерпел в первые годы их супружества. В день семидесятипятилетия Люсьену свалил острейший сердечный приступ. Муж ухаживал за ней, неделями не отходя от ее постели. Люсьена чудом выздоровела, и, как только позволили медики, Оскар снова усадил ее в кресло перед мольбертом, в которое она садилась еще молодой женой с цветами в руках. Сгорбившийся и трясущийся художник укрепил на подрамнике новый холст, тщательно промыл кисточки и выдавил на палитру свежие краски. Потом вдруг боязливо подумал: «А не подведут ли его снова рука и глаз?»
В пыльную мастерскую проникал мягкий свет осеннего дня. Лица на фресках пристально наблюдали за происходящим.
— Ну, с богом, Люсьена! — сказал Оскар Мальвуазен, взял старческими пальцами карандаш и, едва коснувшись им холста, уверенно сделал первый штрих. Никогда прежде Оскар не испытывал подобной легкости в работе. С каждой минутой все яснее вырисовывались контуры лица, которое теперь вовсе не было старушечьим. Задыхаясь от удивления и волнения, художник видел, как на его глазах рождается образ юного и невероятно красивого создания: облик Люсьены обретал черты той девушки, на которой он женился пятьдесят пять лет тому назад.
