Ратмир Григорьевич глянул на часы. Мамочки! Двадцать два сорок две! В обрез времени! А он тут как последний фраер физиономией любуется, как последний, в самом деле, педик!
Минутой спустя он был уже в вагоне, придирчиво оглядывая пассажиров, мужскую их часть.
И понеслось: выскочил — пересел — проехал, выскочил — вскочил — проехал… По одной линии, по другой, по третьей… При всей величайшей ответственности, выбор в этот поздний час был невелик. То пожилые, то поддатые, квелые, усталые, дремлющие… Сто раз вспомнился Ратмиру Григорьевичу тот молодой человек (нос, подбородок), сто раз мысленно плюнул бизнесмен в свою обновленную рожу за свою нерасторопность: где теперь найти ему такой организм?
От волнения, спешки, от непривычных физических нагрузок сердце бизнесмена начало тихо поскуливать, появилась одышка. Сандаля кулаком свой новый волевой подбородок, Ратмир Григорьевич изо всех сил сдерживал себя, чтобы не кинуться на первую попавшуюся сердечно-сосудистую систему.
Наконец терпение его было вознаграждено. Вскочив в вагон поезда, идущего от станции «Девяткино», уже в половине двенадцатого, он воздал хвалу судьбе и тяжко плюхнулся на скамью. Напротив сидело семейство лыжников — отец, мать, сынишка, — только что, видимо, сошедших с электрички. Все трое румяные, распаренные, так и пышущие здоровьем и свежестью. Поставив лыжи меж колен, они весело перешучивались, толкая друг друга плечами.
— А папочка-то наш как с горы грохнулся, помните? А хорохорился-то, хорохорился! — смеялась она.
— Зато он дядю Сашу на лыжне уделал, — заступался сын, — а дядя Саша, между прочим, перворазрядник!
— Это потому, что дядя Саша курит, а наш папочка нет, — наставительно вставляла мать.
«Именем Усатого Существа! — морщась от сердечных покалываний, проговорил в уме бизнесмен. — Хочу такую сердечно-сосудистую, как у этого папочки, и такие легкие!»
«Сделано!»
И блаженно заулыбался Ратмир, ибо и покалывание, и одышка (слава Существу!) тут же бесследно исчезли.
Влекомый чувством благодарности к этому замечательному лыжному семейству, любуясь их веселыми лицами, он доехал аж до «Техноложки», где те выходили, и только тут опомнился.
Слов нет, дело сделано огромное, краеугольный камень здоровья заложен, но ведь не едиными легкими и сердцем жив организм. Кстати, о камнях… А почки его с вечной угрозой камней, а поганые его почечные лоханки, которые столько раз прихватывало, несмотря на все его курорты.
Пожалуй, только сегодня, обновившись наполовину тараканьим волшебством, Ратмир Григорьевич осознал, насколько же он был изношен.
