. «Стильность» была продемонстрирована уже тем, какие предметы были избраны для обсуждения: об отношении Церкви к интеллигенции, об отношениях Льва Толстого (в феврале 1901 г. официально отлученного) и Церкви, о свободе совести, о соотношении духа и плоти, о браке, о догматическом развитии.
Можно ли сказать, что представители православной иерархии, участвовавшие в дискуссиях, хотели казаться лучше, чем о них думало светское общество? Вопрос не столь прост[215], как может показаться на первый взгляд. В качестве представителей главенствовавшей конфессии империи клирики во главе с епископом Сергием имели возможность выступать в строго очерченных рамках, ибо «правила игры» никто изменить не был
21 властен. Можно сказать, что уступкой богоискателям с их, клириков, стороны было само ведение беседы «в условиях совершенной терпимости», когда «все высказываемые взгляды (независимо от их религиозного и философского содержания) пользовались одинаковыми правами обсуждения»[216]. Это в первый же день работы собраний подтвердил епископ Сергий, заявивший о своем желании и на встречах с интеллигенцией оставаться «на самом деле служителем Церкви, верным выразителем ее исповедания»[217].
Нахождение пути к единству шло через признание (в качестве очевидного для почти всех участников) факта первенства в России Православной Церкви. Следовательно, признание государственного значения Церкви предполагалось a priori. Но значило ли это, что клирики, в отличие от богоискателей, были удовлетворены состоянием церковногосударственных отношений в дореволюционной России, или, другими словами, стремились лишь к сохранению (охранению) петровской синодальной модели? Разумеется, нет. Епископ Сергий, как мне представляется, и стал одним из первых русских иерархов, кто до революции 1905 г. гласно, не в замкнутой духовной или чиновной среде, а в кругу интеллигенции заявил о том, на каких правилах основано понимание Русской Церковью свободы совести и что такое православное начало в православной жизни империи.
Ничего принципиально нового сказано не было, важнее оказалась та обстановка, в которой Сергий выступал. Епископ указал, что совесть и вера человека всегда свободны, вопрос же о свободе совести касается не внутренней веры, а внешнего исповедания. Учитывая законодательно оформленное «первенство» Православия в России вполне логично было заявить (что Сергий не преминул сделать) о невозможности для русской государственной власти быть индифферентной, атеистической, «если она не хочет прямо отречься от себя самой. Такое понимание русской царской властью своих задач церковных, — по мнению Сергия, — обеспечивало Церкви полную свободу ее исповедания»
