«Кто ты?» – вопрошала Иоанна, становясь в оборонительную позу. При виде герба Бургундии меч как бы сам собой опускался в ее руке.
«И меч мой сам склонился пред тобою…» –
прочувствованно говорила она. Следовали угрозы Филиппа. Рыцари обнажали мечи на защиту Иоанны. Повелительный возглас Иоанны «Стой!..» останавливал их порыв. Мария Николаевна делала рассекающий жест мечом между Филиппом и Дюнуа и решительно становилась между ними. После слов Дюнуа: «Зачем ты мой удерживаешь меч?..» – шла одна из наиболее значительных сцен.
«Ни слова, Дюнуа!.. Ла-Гир, умолкни…» –
приказывала она тоном, не допускавшим ослушания, потом с огромным достоинством и величием обращалась к Филиппу:
«Я с герцогом Бургундским говорю».
Она делала к нему два-три шага и приостанавливалась, смотря на него строго-испытующе, и с укором говорила:
«Что делаешь, Филипп? И на кого
Ты обнажил убийства жадный меч?..»
Сперва голос ее звучал как бы холодно в своей властности, но в его низких звуках была вибрация скрытого чувства, которое, казалось, готово было растрогать ее самое и Филиппа по мере того, как она рисовала перед ним картину побеждающей Франции и с благородной гордостью убеждала в том, что «не крайность» их влечет к его стопам, так как враг разбит, а глубокое чувство справедливости.
«О! возвратись, враг милый, перейди
Туда, где честь, где правда и победа».
Обращение ее к Филиппу – «враг милый» – было проникнуто задушевной теплотой. И чувство всецело овладевало Иоанной. Мария Николаевна искренно и растроганно говорила, как бы сожалея об этом:
«Я пред лицом монархов не бывала,
Язык мой чужд искусству слов… но что же?
Теперь тебя должна я убедить».
Она как бы думала вслух, благоговейно сознавая то непонятное, что совершалось в ней помимо ее воли:
«И ум мой светел, зрю дела земные;
Судьба держав, народов и царей
Ясна душе младенческой моей…»
Она замечала смущение и растроганность Филиппа:
Она как-то утвердительно покачивала головой:
«…Он тронут не напрасно
Скорей… покинуть меч… и сердце к сердцу!»
Меч выпадал у нее из рук. Она с радостью широким жестом открывала объятия Филиппу и говорила:
«Он плачет… он смиряется…» –
и ликующе заканчивала: «Он наш!»
В следующем, третьем акте, во дворце, после сцены примирения Филиппа Бургундского с королем и общего ликования по этому поводу, появлялась Иоанна в воинских доспехах, только шлем на голове ее был заменен венком из белых роз. Король встречал ее. Иоанна с достоинством обращалась к Филиппу, потом осматривалась кругом, как бы ища кого-то. Тут шла сцена, в которой она убеждала Филиппа простить дю Шателя и примириться и с ним. Она заканчивала сцену словами, составлявшими как бы завершение обеих сцен примирения, глубоко прочувствованной сентенцией:
