Мама позже говорила мне, что, когда отец показался на пороге, в одежде, покрытой пеплом, и с лицом, наполовину обгорелым, весь дрожа, первым делом она попросила его не входить. Она пылесосила ковер. Она решила, что он просто перепачкан грязью.
— Уйди, — сказала она. — Подожди, пока я не кончу пылесосить.
Несколько часов спустя, стоя в больнице перед койкой отца, ожидая, когда его рука заживет достаточно, чтобы, по крайней мере, суметь что-то удержать, мама чувствовала вместо любви жалость и страх. Жалость к человеку, который готов был рисковать жизнью ради незнакомых людей, не раздумывая, и страх за свою жизнь с красивым когда-то парнем, двадцатилетним бывшим полузащитником с ямочками на подбородке и на щеках, как у Джона Траволты в «Лихорадке субботнего вечера», который преобразился теперь — во что? Никто не мог сказать точно. Бинты должны были снять через несколько недель, и только тогда врачи могли узнать, напоминала ли пересаженная кожа хоть в чем-нибудь его прежнее лицо.
* * *
— Слишком много землетрясений, чтобы все отслеживать, — сказал отец, бросая мышь в кипу бумаг поблизости. Он по очереди щелкнул костяшками пальцев. — Но тебе не нужно укрытие, когда ты в броне Господней.
Он показал на Библию в моей руке.
— Конечно, не нужно, — сказал я. Я представил себе бронированную саранчу, которая спиральным водоворотом сыплется с облаков. Множество неверующих, чьи тела сбивают ножны серебряных доспехов. И зачатки мысли где-то в моем сознании, которая с недавних пор начала осаждать меня: что я, может быть, один из них.
* * *
В восемнадцать лет я все еще скрывал свои склонности, имея наполовину искренние серьезные намерения по поводу моей подруги Хлои, пристрастие которой к французским поцелуям холодным лезвием пронзало мне низ живота. За неделю до этого, когда мы сидели в машине рядом с ее домом, Хлоя потянулась к моей ноге. Я отстранился и сказал:
— Здесь так холодно.
И включил обогрев, скользнул обратно на пассажирское сиденье, мечтая, чтобы здесь оказалась кнопка катапультирования. В эту минуту я пережил собственную апокалипсическую фантазию: вдавленная кнопка пульта управления, диверсант в капюшоне, который спокойно уходит прочь от наших разлетающихся останков, куски моей фланелевой рубашки, летящие по воздуху на тронутых пламенем крыльях, полицейский с толстой шеей, который роется в обугленных остатках после взрыва и находит пурпурную заколку Хлои.
— Кроме того, — сказал я, думая, что эта минута могла повести к интимности, какой раньше мы не позволяли себе, — мы должны подождать до свадьбы.
