— Там, сказывают, жить негде. И лишь недавно хорошую дорогу от Льежа к Спа проложили. Городишко невелик, но!..
— Но там лучшее общество собирается! — продолжил Михаэль-Мишка. — Ты ведь не женат? Гляди, подвернется французская графиня — так не зевай!
Пушкин усмехнулся.
— От графинь бегать не стану, тем более что доктора мне прописали вести там, на водах, светскую жизнь — конные прогулки, ходьбу и чуть ли не спать на открытом воздухе. Там и в карты, поди, не в гостиных играют, а на лужайках…
— Зато отведаешь знаменитых бисквитов с корицей. Потом отпишешь, точно ли они так хороши.
— Непременно отпишу. А ты-то как сюда попал?
— Исполняю некоторую комиссию. Нужно кое-кого тут встретить и с тем человеком ехать в Москву, — туманно объяснил Михаэль-Мишка.
— В Москву?
— Да. А что ты так на меня глядишь?
— Так ты совсем новостей не знаешь! — воскликнул Пушкин. — Давно ли ты из столицы?
Михаэль-Мишка задумался, считая дни. Получалось около двух недель. И следовало учесть, что они с Воротынским по дороге в Добельн старались не заводить лишних знакомств, беседовали главным образом друг с другом да еще с тем таможенным чиновником, который за мзду устроил, чтобы они въехали в Курляндию и выехали из Курляндии без соблюдения всех формальностей.
— И думать не смей ехать в Москву! Оттуда все бегут, кто только может вырваться, пока не понаставили кордонов.
— Что ты несешь, какие кордоны?
— В Москве чума!
И это было чистой правдой.
Чуму привезли раненые солдаты из Бессарабии — впервые она дала о себе знать в военном госпитале. Врачи подняли тревогу, но Медицинская коллегия им не поверила, да и неудивительно — в коллегии всем заправляли немецкие доктора, а в госпитале трудились русские, вот их грызня и дала себя знать. В итоге чума, дама легкая на подъем и подвижная, перескочила через госпитальные стены и для начала навела свои порядки на Большом суконном дворе, что в Замоскворечье у Каменного моста. Мастеровые, поняв, что дело неладно, разбежались и разнесли заразу по всему городу. Тогда только стали жечь костры в надежде отпугнуть чуму дымом и ударили в набат — с той же целью.
— Черт знает что! — в расстройстве чувств брякнул Михаэль-Мишка, услышав такую гнусную новость. — Как же быть-то?
— Там по тысяче в день мрет, — усугубил Пушкин. — А мне-то каково? Я ведь про брата не известен — выехал он, не выехал? Вот, опять письма не было. А ему и надо убираться прочь — с чумой шутить не след, и формально нельзя по должности — хотя, сдается мне, вся Мануфактур-коллегия давно разбежалась. Хоть бы жену с младенцем догадался отправить в подмосковную или в столицу! Так-то, Нечаев. Приходи ко мне в трактир, хоть за картишками развеемся…
