— А ты, Нечаев, что тут позабыл? — вопросом же отвечал Пушкин. — Ты и вообразить не можешь, как я тебе рад, просидевши в этой проклятой крепости два месяца! Колбасники мне осточертели, от немецкой речи у меня уж делаются ваперы в голове и несварение в желудке.
— Так я буду говорить с тобой, пока ты сам не велишь замолчать! Со мной тут приятель мой, Воротынский, знаешь Воротынского?
— Припоминаю, хотя с трудом. Но какого черта ты залетел в эту глушь?
— А ты?
Прохожие, которых на этой улице было немало (она вела от Карловских ворот к Ратушной площади, главному, с точки зрения рижан, месту в крепости), поглядывали на эту пару неодобрительно. Русской речи, по их разумению, место было в Цитадели и в Рижском замке, да и там все больше немецкая звучала.
— Я никак не могу выехать за границу, — пожаловался Пушкин. — Неведомо отчего, мне никак не пришлют паспорта. Скоро два месяца, как я тут обретаюсь и хожу на почтамт так, как канцелярист на службу, — каждый день!
— Позволь… — тут лишь Михаэль-Мишка обратил внимание, что приятель его одет в простой кафтан. — Ты же преображенец! В последний раз, как мы встречались, ты был чуть ли не капитан-поручиком! Какого черта подал ты в отставку?
— Я болен, Нечаев, я не на шутку болен, — отвечал Пушкин. — Мне доктора велели ехать на воды в Спа. Сказывают, там чуть ли не мертвых из могилы поднимают.
На больного, впрочем, этот господин совершенно не был похож. Он не отощал и не раздался вширь, а имел точно такое телосложение, какое приличествует гвардейцу, наезднику и фехтовальщику, возрастом чуть более тридцати лет. Цвет лица тоже был обыкновенный, взгляд темных глаз — живой и бойкий, улыбка — обаятельная.
— Да что с тобой за хворь приключилась?
— Ослабли желудочные фибры, — с неожиданной мрачностью и очень весомо произнес Пушкин. — И приключаются желчные колики. От всего сего даже ноги опухают, а это уж вовсе стыд и срам. Вообрази кавалера моих лет, у которого штиблеты на ногах не сходятся из-за опухоли! Доктора мои сказали: коли хочешь, сударь, еще послужить в гвардии, сейчас же просись либо в отпуск, либо вовсе в отставку и езжай лечиться, иначе доживешь до водянки!
Михаэль-Мишка, услышав этакие страсти, даже рот приоткрыл. Он словно бы примерил водянку на себе со всеми ее прелестями — и ужаснулся.
— Ничего, Пушкин, в Спа отопьешься водами, как покойный государь Петр Алексеевич, вернешься здоровый! — пообещал он. — Там, сказывают, разные источники, и каждый — от своей хвори.
