В этом сосуде запросто может быть яд или в лучшем случае вода. Как он поверил колдовской улыбке и клятве степными духами? Не иначе Сарим проверяет нового предводителя рыцарей на крепость веры.
И всё же вернуться надо с победой.
Или не вернуться вовсе.
Он не запятнает рыцарскую честь магией, если никто никогда не узнает правды.
Твёрдой рукой Рокот вытащил пробку — яд значит яд! — и выпил одним глотком.
Свежесть, горечь серебра и лёгкость талого снега заполнили рот и растаяли, будто сосуд и вовсе был пуст. Всё?
Рокот усмехнулся. Колдун купил свою жизнь за деревянную побрякушку! Могло быть хуже.
Запрокинув голову, он расхохотался. Будет наука не верить лёгким путям.
Звёзды россыпью теснились на небе, перемигивались голубыми, жёлтыми, красными искрами, тянулись колкими лучами. А вокруг клубилось густое небо, стекало чернилами, заливало высокие травы. И сочилась от трав в воздух полынная горечь.
Рокот раскинул руки, вдохнул полной грудью до боли, до пьяного дурмана в голове и шагнул вперед, к мерцающим вдалеке костровищам вражеского лагеря. Шуршали полёвки в глубоких норах, хлопали крыльями совы, ткали лунные нити мохнатые паучьи лапки. А под ногами, глубоко в толще земли, струилась река, вбирала родники, притоки, озёра, расходилась рукавами, обрушивалась водопадами и пробивалась к поверхности.
Заиграла дудочка. Наивно и беззащитно заскользила в потоках ветра простенькая мелодия. Рокот повернулся на звук — громадные чёрные силуэты закрывали звёзды. Он видел этих каменных идолов днём, когда сражался. Со времён кочевников они глядят раскосыми глазами на степь, и под их надменным взглядом Рокот убил степняка. Вот только мёртвые не играют на дудочках. Кто же такой смелый там объявился?
Песня оборвалась, когда он приблизился к капищу. Идолы утробно гудели, скрежетали каменными костями, сонно дышали воздухом древних ветров, грезили о кровавых жертвах и забытых обрядах.
— Здесь будет колодец, — произнёс знакомый голос.
У подножия статуи сидел тот самый колдун, позвякивая на ветру костяными бусинами. Бархатистый свет исходил от него волной с привкусом гречишного мёда и ореха. Рядом покоилось опустевшее тело убитого, убранное колосьями ковыля. А подземная река и вправду текла так близко, что можно было услышать шум воды.
— Почему ты не ушёл? — непослушными, будто отёчными губами проговорил Рокот.
— Я должен был спеть песню освобождения брату. — Темнота скрадывала его лицо, только поблёскивали глаза. — Я не мог его оставить.
