Быть может, в этом и не было ничего необычного — если уж покупателю отказали в продаже основного полотна, то почему бы ему не попытать удачи с эскизами? Но Доминик увидел за этим нечто большее, пугающую глубину. Только кто бы с ним согласился? Вряд ли кому-нибудь будут понятны его ощущения. К тому же он не мог сформулировать, что именно говорит ему это… совпадение?.. Эта чужая прихоть?
Отодвинув ноутбук, Доминик силой воли запретил себе перезванивать Алексу. «Это было бы чересчур подозрительно!» — внезапная мысль заставила Вэйла вздрогнуть. Таким поступком он словно раскрывал карты перед… кем?
Как бы то ни было, он действительно сдержался и мысленно простился с эскизами. Он решил принести их в жертву, как будто те были по-настоящему живыми, а он собирался вспороть им грудь на каменном алтаре, чтобы напоить кровью древнее чудище. Написав Алексу, что готов рассмотреть и подписать надлежащие бумаги, Вэйл поставил себя на место то ли предателя, то ли Авраама, оставалось лишь дождаться голоса с небес, который в последний момент остановил бы его.
Мешанина образов побудила его подняться в студию и излиться на холст цветовыми пятнами и геометрическими фигурами. Доминик редко выбирал именно такие формы, но когда в голове спорили друг с другом мифология и Библия, он не мог выразить сомнения иначе. Получившееся полотно он признал уродливым, но не решился уничтожить. Это был символ его ощущений, фотография его чувств и эмоций, и от картины, принявшей в себя столько муки, нельзя было избавиться так просто. В конце концов, она должна была понравиться критикам, давненько он не прикармливал этих падальщиков.
Отвернув новую работу в угол лицом, Доминик отправился в душ. Было уже поздно, он дописывал последние штрихи в обличающе ярком искусственном свете, отчего картина смотрелась ещё ужаснее.
Ему хотелось как можно скорее добраться до постели. Чёткий и размеренный режим трещал по швам, и это вызывало то гнев, то внезапное возбуждение, точно такое, как у детей, делающих то, что им обычно запрещают. И всё было новым. Может быть, убийца добивался именно такой реакции? Мечтал заставить других увидеть, что мир изменчив, прихотлив, преходящ наконец?.. Что преступать установленные порядки — это путь к иным вершинам?..
Вэйл долго стоял под холодной водой, надеясь, что она принесёт облегчение. Он придумал уже так много вариантов мотивов, словно выискивал подходящий, чтобы тоже попробовать. И если раньше он верил, будто понимает преступника, то сейчас стремился отвергнуть это предположение. Неужели всему виной Мадлен, её слова? Или же Доминик всего лишь запутался в себе? Он не мог дать ответов, а потому так отчаянно жаждал уснуть, уйти в те миры, где мысли будут терзать исключительно символами.
