— Не расходуй зря патронов. Дави врага гусеницами»[85].
Речи советских командиров и политработников стали отличаться злобной агрессивностью. «Бойцы, командиры и политработники корпуса в борьбе с обнаглевшей самурайской сволочью проявили исключительное мужество, героизм и беспредельную преданность родине, — говорилось, например, в обращении командно-политического состава 39-го стрелкового корпуса, изданном сразу по окончании боев у озера Хасан. — Враг дорого поплатился за гнусную попытку сунуть свое свиное рыло в наш советский огород. Мы должны помнить, что самурайская сволочь не отказалась от борьбы с нами, она будет искать наши слабые места, чтобы попытаться нанести новый удар»[86]. Такое обилие грубых инвектив особенно нехарактерно для жанра благодарственного приказа, роль которого формально играло обращение.
Преодоление нравственного закона было успешно отработано большевистской пропагандой еще в годы Гражданской войны; в репрессиях и военных конфликтах 30-х гг. оно получило новое направление, основанное на воспитании уже не классовой, а зоологической ненависти.
Ненависть, однако, редко бывает однонаправленной. Это истерическое состояние психики трудно контролировать и каналировать в заданном направлении — на врага. Жертвами всеобщего ожесточения значительно чаще становятся боевые товарищи и сослуживцы, особенно если они по долгу службы не могут ответить на грубость и оскорбления. Не случайно в ходе работы Главного военного совета (апрель-май 1940 года), обсуждавшего итоги тяжело сложившейся для нас Советско-финляндской войны (1939-194°) военачальники высшего ранга (например, Д.Г. Павлов, К.А. Мерецков) в один голос говорили об отсутствии товарищеского, доброжелательного отношения между военнослужащими. Но без взаимного уважения командиров и подчиненных не могло быть и речи о добросовестном исполнении приказов, повиновения не за страх, а за совесть, независимо от ранга и служебного положения, — участники совещания были единодушны в том, что «такой разболтанности и низкого уровня дисциплины нет ни в одной армии, как у нас»[87].
Укрепление института единоначалия, ставшее стрежнем «военной идеологии» Красной Армии в последний предвоенный год, дало рецидивы в виде ужесточения форм социальной коммуникации в армии и на флоте, ввиду относительно невысокого культурного и образовательного уровня основной массы командиров, красноармейцев и краснофлотцев. На совещании Главного военного совета ВМФ СССР в докладе наркома Н.Г. Кузнецова об итогах боевой подготовки 1940 года и задачах на 1941 год прозвучали тревожные нотки: «С поднятием требовательности у нас параллельно возникла грубость. Я считаю, что грубость не имеет ничего общего с требовательностью.
