На этот раз Михайлик догнал ее у двустволой вишни, росшей из одного корня. Эта вишня была на краю сада, почти у самого дома. Настенька оперлась плечом на один из стволов вишни, чтобы перевести дух и немного отдохнуть. Михайлик держал ее за обе руки и, часто дыша от быстрого бега, смотрел ей в глаза.
Потом чуть слышно проговорил:
— Настенька! Мне почему-то так хорошо с тобой…
У нее слегка вздрогнули и немного опустились ресницы. Она отвела взгляд куда-то в сторону, высвободила свои руки из Михайликовых и долго молчала. Наконец также тихо, одними губами, произнесла:
— И мне с тобой…
— Давай всегда-всегда, всю жизнь дружить, — сказал Михайлик. — Я буду защищать тебя… и от задиристых мальчишек, и от собак…
— Хорошо, Михась, — с благодарностью взглянула на него Настенька.
— Может, ты не веришь мне? — тревожно спросил Михайлик. — Я готов даже поклясться.
— А как это? — удивленно сошлись на переносье ее бровки, а прямой носик чуть сморщился.
Михайлик и сам не знал, как клянутся, и внезапно выпалил:
— Ну, я… поцелую тебя.
Девочка исподлобья посмотрела на него с опаской и укором и еще, может быть, с любопытством. Покачала головой:
— Нельзя… это… это — стыдно…
— Почему стыдно? — возразил осмелевший Михайлик. — Если девочка и мальчик дружат, почему бы им и не поцеловаться? Разве не видела, как взрослые целуются? И не только взрослые. Том Сойер дружил со своей одноклассницей Бекки, и они целовались…
Она смотрела в землю, напряженно думала о том, как же ей быть. Потом вздохнула:
— Стыдно…
— А ты закрой глаза, — посоветовал он.
Она шепотом ответила:
— Ну, я уже закрыла…
Едва успел Михайлик коснуться губами ее горячей щечки, как за его спиной, громом среди ясного неба, раздался грозный голос Настенькиной матери:
— Ты что делаешь, бесстыдник?! Ах ты ж разбойник! Ах ты ж!.. Да где тут палка?
Михайлик бросился бежать через грядки, а Настенькина мама побежала вслед за ними, поймала его на Михайликовом огороде, схватила рукой за волосы, а другой за ухо и начала больно выкручивать ушную раковину, приговаривая:
— Говори, будешь к нам ходить? Будешь трогать Настеньку?
Он слышал, как Настенька плакала, и только шипел от боли.
— Наталка, оставь ребенка!
Это Михайликова мама вышла из сеней и быстро устремилась на огород.
— Ребенка? — передернулась Пастушенчиха. — Этот ребенок считает себя уже взрослым парнем! Три вершка от горшка, а ты только спроси, как он дочку мою только что целовал!
Михайлик уже забежал за скирду соломы и спрятался там. Ухо горело, от стыда в глазах у него было темно. Он лихорадочно думал о том, куда ему теперь податься. Домой нельзя, это означало бы добровольно лезть в западню, потому что и от своей матери — по всему видать — надо было ожидать тяжкого наказания.
