— Ну и что из того, что целовал? — неожиданно для Михайлика удивилась его мать. — Еще же никто не умирал от поцелуя.
— Да как ты можешь говорить такое! Опомнись, не то я подумаю, что ты сама надоумила мальчишку приставать к чужим девчонкам! — сердито выкрикнула Настенькина мама. — Что же станется с белым светом, если все с пеленок начнут целоваться?
Мать Михайлика подошла поближе к Настенькиной, и разговор продолжался тихим и спокойным голосом:
— Неужели, Наталья, они целовались?
— Да крест и бог на мне золотой! Чтоб я с этого места не сошла! — божилась Настенькина мама, успокаиваясь. — Подошла к ним близко, как вот ты ко мне… Моя Настенька будто тихая и скромная… Кто бы о ней подумал? Ишь какой рев подняла. Вот я вернусь к тебе, я ж тебе!..
— Ты уж, Наталка, не наказывай дочку, — уговаривала Михайликова мать. — Она ведь ребенок, еще ничего не понимает… Подрастет, станет такой недотрогой, что как бы ты еще и не пожалела. — И громче, чтоб Михайлик слышал, добавила: — А своему пострелу я и другое ухо намну, пусть только заявится домой…
— Да ты его больше не тронь, — тихо советовала Настенькина мама, — а то еще убежит куда-нибудь — не найдешь. И так, бедному, жару нагнали…
Потом они стали говорить совсем тихо.
Минуя хату, Михайлик вышел на улицу, побежал в балку и там пролежал в траве до самого вечера, пока не стало смеркаться и одному оставаться в балке было страшновато.
Дома его не только не наказали, но даже и не вспомнили об этом событии. Но и без того расплата за его чистый, как первоцвет, поцелуй была слишком жестокой.
Михайлик и его школьный друг Гордей Сагайдак шли от железнодорожной посадки и свернули в артельный сад, что возле конторы. Гордей полез на яблоню, а Михайлик на сливовое дерево. Сливы выросли уже большими, но были еще зелеными.
Гордей крикнул Михайлику:
— Рви и на мою долю, а я и для тебя яблок натибрю!..
Михайлик набил сливами карманы, начал кидать их за пазуху. В это время по тропинке через сад шел Пастушенко. Увидев Гордея, остановился:
— Зачем ты, глупыш, зеленое обрываешь? Сад же общий, артельный. Кому вредишь? Ну-ка, вон из сада! Сейчас же!
Пастушенко пошел дальше, а Гордей, спрыгнув на землю, радостно крикнул:
— Слазь, Мишко! Дядька Сакий бить не будет.
Пастушенко остановился, удивленно спросил:
— Мишко? Чей Мишко?
Он подошел к дереву, на котором сидел Михайлик, поднял голову:
— Неужто ты? Не верю, хоть убей! — Он протер пальцами глаза. — Нет, не привиделось… Неужели и ты, пионер, воруешь? Э, нет, этого я так не оставлю. Ну-ка, быстро слазь… — И ласковым голосом, почти нежно добавил: — Слазь, слазь, зятек, да поговорим в конторе…
