.
«Марксистская теория сделалась признанным учением пролетарского государства, рожденного революцией, — писал Бела Кун в статье о пензенском памятнике Карлу Марксу. — И уже потому, что диктатура пролетариата доводит революцию до конца, марксизм не сделается в России официозной теорией в том смысле слова, каким он стал в среде германской социал-демократии»[28].
В 1918 году выпускает Бела Кун свои брошюры: «Чего хотят коммунисты?», «Кому принадлежит земля?», «Кто платит за войну?», «Что такое советская республика?»
Эти брошюры оказали огромное влияние не только на попавшие в Россию сотни тысяч венгерских и других военнопленных, но и на массы рабочих и крестьян в самой Венгрии. Несмотря на все кордоны заградительных отрядов, они контрабандно прибывали в страну. (Переправкой их занимался сам Бела Кун.) А кроме того, вернувшиеся на родину и прошедшие «карантин» военнопленные на память приводили слова из этих брошюр, распространяли идеи Бела Куна о революции рабочих и крестьян.
Об активном участии Бела Куна в движении военнопленных я догадывалась уже в 1917 году. Один за другим покидали меня ученики, и всё под разными предлогами.
Надо сказать, что после Февральской революции многим пленным удалось бежать домой, а они только и делали; что рассказывали, как их товарищи ведут себя в России, причем рассказывали по-разному. Офицеры ругали, честили изменниками родины всех, кто поддерживал русскую революцию, а солдаты говорили о них сочувственно. Когда в ноябре 1917 года большевики взяли власть, вернувшихся домой пленных мигом загнали в карантинные лагеря, где каждому вручили по длиннющей анкете.
Помню, как один мой знакомый, вернувшись из такого карантинного лагеря, явился прямо ко мне и показал анкету, которую он должен был заполнить. Имя Бела Куна упоминалось в ней не раз, и именно в тех пунктах, где спрашивалось об участии в русской революции и об отношении к офицерам австро-венгерской армии.
Навещали меня и другие коложварские знакомые. Многие не участвовали ни в каких политических движениях, придерживались абсолютно мещанских взглядов, но война заставила их тоже задуматься, убедила, что и в Венгрии наступил кризис буржуазного общества и что-то должно случиться.
Я оказалась в очень затруднительном положении. То, что большинство учеников покинуло меня, это еще с полбеды — хуже было другое: едва я появлялась на улице, как знакомые окликали меня и непременно сообщали что-нибудь «приятное». «Бедная вы моя, — остановил меня однажды какой-то родственник, — и что только творит этот Бела Кун! Даже не подумает о том, что дома у него семья. Весь город говорит, что он изменник родины и, как только вернется, его тут же повесят. Что же с вами-то будет? Бедная вы моя!»; «С ума, что ли, сошел этот Бела Кун? — спрашивали другие. — Сражается на стороне большевиков, подбивает военнопленных, чтобы они стали на сторону революции и защищали русские Советы». Попадались и такие, что не смели даже пройтись со мной по улице: «Ваш муж участвует в русской революции: он предал родину». А еще другие рассказывали, как они ехали в поезде и слышали беседу двух офицеров; оба офицера заявили, что не успокоятся до тех пор, пока не привезут домой отрубленную голову Бела Куна.
